" -  Считается, что  сознание  не  поддается  определению,  сказал  я.  -
Действительно,  как  можно его  определить, если это внутреннее качество?  С
обычными  средствами,  которые находятся  в  нашем распоряжении,  невозможно
доказать присутствие сознания в другом человеке. Мы знаем его только в себе.

     - Все это чепуха, - заявил Гурджиев, - обычная научная софистика.  Пора
вам  от нее избавиться.  В том,  что вы  сказали, верно только одно:  что вы
можете  узнать сознание только  в  себе.  Заметьте,  что я  говорю:  "можете
узнать", потому что узнать его вы можете только в том случае, если имеете. А
если у вас его  нет, вы в состоянии узнать об этом лишь впоследствии. Я хочу
сказать, что когда сознание вернется к вам, вы обнаружите,  что его долго не
было, и сумеете найти или припомнить тот момент, когда оно  исчезло  и вновь
появилось. Вы сможете также определить моменты, когда вы находились ближе  к
сознанию и  дальше  от  него.  Но,  наблюдая  себя  и  отмечая  появление  и
исчезновение сознания, вы неизбежно обнаружите один факт, которого сейчас не
видите и не  признаете. Этот  факт заключается  в том,  что моменты сознания
очень   кратки   и   разделены   длительными   интервалами   бессознательной
механической   работы  машины.   Тогда   вы  увидите,   что  можете  думать,
чувствовать, действовать, говорить, работать, не  сознавая  этого. И если вы
научитесь видеть в себе  моменты сознания и длительные периоды механичности,
вы  так же  безошибочно  будете  видеть, когда другие  люди  сознают то, что
делают, а когда - нет.

     "Ваша главная ошибка состоит в том, что вы думаете, будто уже обладаете
сознанием,  что  оно   обычно  или  постоянно  присутствует,  или  постоянно
отсутствует. На самом деле сознание - это такое качество,  которое постоянно
меняется. Сейчас оно есть, и  вот его уже нет. И существуют разные степени и
уровни сознания. Как сознание,  так и  его разные уровни необходимо понять в
самом себе посредством ощущения, так сказать, почувствовав его вкус. Никакие
определения  в этом  случае  не помогут; да  они  и  невозможны, пока  вы не
поймете,  что  именно вам  нужно  определить.  Наука  и философия  тоже не в
состоянии определить сознание, потому что  они хотят определить его там, где
его не существует. Необходимо различать сознание от  возможности сознания. У
нас есть  только  возможность  сознания и редкие его  вспышки. Поэтому мы не
можем определить, что такое сознание."

     Я не могу утверждать, что все сказанное о  сознании сразу же стало  для
меня ясным. Но одна из последующих бесед  объяснила мне принципы, на которых
основывались доводы Гурджиева.

     Как-то  случилось,  что  в  начале встречи  Гурджиев  задал вопрос,  на
который должны  были  по  очереди  ответить все  присутствующие.  Вопрос был
таков:  "Какую  вещь,  замеченную  при  самонаблюдении,  вы  считаете  самой
важной?"

     Некоторые   из   присутствующих   сказали,   что   во   время   попыток
самонаблюдения они  с особой силой ощутили поток  непрерывно текущих мыслей,
остановить  который   оказалось  невозможно.  Другие  говорили  о  трудности
различения работы одного  центра от  работы  другого.  Я, видимо, не  совсем
понял  вопрос или отвечал на свои собственные мысли,  потому что сказал, что
больше всего  меня в  данной системе поразила  ее  целостность, напоминающая
целостность "организма", связи каждого  из  ее элементов с другими, а  также
совершенно новое  значение  слова  "знать", которое подразумевает  не только
идею  познания  той  или  иной  вещи,  но  и  связь между  ней и  остальными
элементами.

     Гурджиева наши ответы явно  разочаровали. Знакомый  с  его поведением в
подобных обстоятельствах, я понимал, что он ожидает от нас указания на нечто
определенное, что мы или просмотрели, или не сумели Понять.

     - Никто из вас не заметил самой  важной вещи, на которую я обратил ваше
внимание, - сказал  он. -  Иначе  говоря, никто из вас не заметил, что вы не
помните себя (эти  слова он особо подчеркнул). Вы  не чувствуете себя, вы не
осознаете  себя.  В вас "что-то наблюдает" - совершенно так же, как  "что-то
говорит", "думает", "смеется". Вы не  чувствуете: "Я наблюдаю", "Я замечаю",
"Я вижу". У вас по-прежнему что-то "заметно", "видно"... Чтобы по-настоящему
наблюдать себя, человек в первую  очередь должен  помнить себя (эти слова он
опять подчеркнул). Старайтесь вспомнить себя, когда  вы наблюдаете за собой,
и  позднее расскажите  мне о результатах.  Только те  результаты будут иметь
какую-то ценность,  которые сопровождаются вспоминанием  себя. Иначе вы сами
не существуете в своих наблюдениях.  А  чего  стоят в таком случае все  ваши
наблюдения?

     Эти слова Гурджиева заставили меня о многом подумать.  Мне  показалось,
что они дают ключ  ко всему, что он говорил прежде о сознании. Но я решил не
делать никаких выводов, а стараться вспоминать себя во время самонаблюдения.

     Самые  первые попытки показали мне, насколько это  трудно.  Вспоминание
себя не  дало никаких результатов, кроме  одного: оно  показало  мне, что  в
действительности мы никогда себя не помним.

     -  Чего  же  вам  еще  нужно? -  сказал  Гурджиев. -  Это  очень важное
заключение. Люди, которые знают это (он произнес эти слова с ударением), уже
знают многое. Вся беда в том, что на  самом  деле никто этого не знает. Если
вы спросите человека, помнит ли он себя, он, конечно, ответит утвердительно.
Если вы скажете ему,  что он не  помнит себя, он или рассердится, или сочтет
вас  полнейшим  глупцом.  На  этом  основана  вся  жизнь,  все  человеческое
существование, вся  человеческая слепота. Если  человек по-настоящему знает,
что он не помнит себя, он уже близок к пониманию своего бытия.

     Все, что сказал  Гурджиев, все, что  я  продумал  сам, особенно то, что
показали мне  попытки вспомнить себя,  вскоре убедило  меня  в  том,  что  я
столкнулся  с  совершенно  новой  проблемой,  на которую  не  обратили  пока
внимания ни наука, ни философия."