Я должна отказаться от себя, чтобы взаимодействовать с миром.

Краткая аннотация от ИИ

Текст представляет собой глубинное самонаблюдение, фиксирующее внутреннюю установку тотальной покорности как условия для существования. Через боль, обиду и отказ от себя раскрывается ядро программы: быть нужной можно только через полное служение и самоотдачу. Попытка противостоять этому приводит к конфликту, в котором любое проявление — как подчинения, так и сопротивления — вызывает страдание. В итоге возникает стратегия бегства в ум, где сохраняется иллюзия свободы, в то время как в реальности реализуется сценарий подчинённого, лишённого права на собственное.

2020_10_30

Текущее состояние:

Я всё-таки нахожусь в состоянии... Прежде всего — это страх перед болью. Где-то на подкорке всё ещё сидит мысль, что вся эта история может вновь развернуться в тот самый неуправляемый кошмар. И хотя сейчас я спокойна, сейчас я точно знаю, что Богдан мне больше не нужен, и вроде бы ничего — нет уверенности, что боль снова не окажется такой сильной, что она не заставит меня чего-то не делать.
Я боюсь той боли, которая способна подавить мою волю. Я часто наблюдаю этот момент у клиентов. Особенно у жертв ПЭЛов — типичных ПИНов, запуганных до такой степени, что они боятся открыть рот. Почему? Потому что, как только они попробуют что-то сказать, боль будет настолько невыносимой, что они просто не смогут. И я понимаю, что сама сейчас нахожусь в этом же состоянии — запуганности болью. Именно как состояние.
Сейчас я дала себе ПРИКАЗ, и первая же мысль: «А что, если это вернётся?» Возникает тревога. Да, я получила определённый результат. Сейчас я сама воспринимаю его как достигнутый результат, но возникает вопрос — надолго ли? У меня нет ощущения, что я действительно управляю собой. Нет ощущения, что я в состоянии по-настоящему что-то изменить. По сути, это ощущение жертвы, даже несмотря на некий достигнутый результат — не знаю, окончательный он или промежуточный — но я всё равно остаюсь в позиции жертвы. Да, результат есть... но нет. Вот в этом двойственном восприятии я сейчас и нахожусь.
Если описывать текущее состояние, то в его основе — очень глубокая неуверенность. Неуверенность в себе, в своих силах, в возможностях. В том, что я действительно способна что-то сделать, получить результат. Не просто получить, а ещё и закрепить его, а у меня не получается даже закрепиться. Я, условно, выбила три страйка, а потом попадаю в стадию неуверенности, где могу вообще не попасть ни в одну цель. Мой ребёнок смотрит на меня и спрашивает: «Мам, что с тобой случилось?» И в этот момент, в состоянии полной неуверенности, мне кажется, что я вообще ничего не умею. Как будто все эти результаты сделала не я. Даже эти три несчастных страйка — и они кажутся не моими, а ведь это результат, которого на обычной дорожке не так уж просто добиться. За него, бывает, даже пиво дают в некоторых боулингах, как награду.
И я ведь действительно это умею. Но одновременно — не умею. Скажи мне: «Повтори» — и я не повторю. Состояние такое, будто я решаю, что не умею — и тут же перестаю уметь. Решаю, что не могу — и тут же не могу. Но при этом решить, что могу — не могу. Я словно получаю эти результаты, когда не думаю об этом. Когда не направляю внимание. Когда я не осознаю, не пытаюсь что-то проконтролировать. Тогда у меня получается.
Даже в проработках это видно: когда я просто беру и делаю, не задавая себе вопроса, умею ли. Не думаю, могу ли я вообще это делать — просто делаю. Стоит только начать — и начинает получаться.
А идеал, получается, — это сидеть в программе. Бессознательно выполнять всё: отключиться, поручить всё программам, а они сделают твоими же руками. Ты отдала свои руки, рот, взгляд. Это и есть твоё «идеальное» состояние. Потому что стоит только начать делать сознательно — и всё рушится. На самом деле я сейчас не права. Я пытаюсь не задумываться, не включаться, а у меня, похоже, это режим постоянный.

Ты — как кипяток. Постоянно включаешься и выключаешься. Стремишься словить ту программу, которая выключит тебя. Это твоё перманентное состояние. Ты сама себя в этом удерживаешь. У тебя лучше всего получается, когда ты заключена в программу, и она работает за тебя. Это твоё стабильное, привычное состояние. Даже в сеансе, чтобы вытащить тебя в осознанность — нужно прилагать огромные усилия. И как только он заканчивается — ты снова постепенно возвращаешься в это привычное автоматическое состояние. Потому что ты всё ещё считаешь, что так — жить легче. Перепоручить выполнение всего программам, а самой отключиться, чтобы не мешать им. Это твоё стабильное, устойчивое состояние. Иногда удаётся тебя чуть-чуть выдвинуть в сознание, что-то ты даже рассматриваешь, но общее стремление выключиться остаётся.

Сама мысль, что что-то может сделать за меня программа — это уже облегчение. Стремление к автоматизму: построить такой режим, где можно, как в спортивных играх, играть на автомате, думая о чём-то другом. Вчера ребёнку я сказала: «Включись, почувствуй, как тело движется», а он мне: «Сама попробуй». И ведь я пошла — сознательно сосредоточилась, ударила — и вышел нормальный удар. Когда я сосредоточена на себе, понимаю, что делаю, как бью — я могу ударить. Хотя речь идёт о примитивных, элементарных действиях. Тело имеет навык, и я могу его контролировать. Но я понимаю, что сейчас говорю о мелочах.

В. - Прямая аналогия с телесным не совсем корректна. Если сознательно выполнять каждый шаг — мы вообще разучимся ходить. Сознание — это не попытка переживать каждый момент по отдельности. Это не раздробленность. Сознание — это когда ты видишь обїективную реальность, а не свои глюки о ней. Когда ничто не перекрывает восприятие, а если ты постоянно наполняешь себя процессами — то это уже не сознание. Это его подмена. Сидеть в “здесь и сейчас” - это высшая степеь абсурда, бегсто от настоящего сознания в абсолютно наглюченое бредовое представление от этого самого сознания, в полную егшо противоположность.
Сознание — это не миллионы процессов каждую секунду. Это не «быть в внимании» каждую минуту. Это именно забивание сознания деталями, чтобы заблокировать восприятие. Это переключение в режим рефлекторного переживания каждой мелочи.

В этом я себя и узнала. Как говорит одна клиентка: «А можно я это к себе приложу?» Так и я сейчас — приложила.
Я помню, как была в Питере: на каждый момент — внимание. Кто что сказал, куда посмотрел, кто как отреагировал. Полная фрагментация. Абсолютная подмена сознания. Это не осознанность — это реагирование на всё подряд, а ведь сознание — это не об этом. Это ложная логика, навязанная. Типичное внушение ПЭЛ. Я много таких книг читала — и всё это бесило меня, потому что чувствовала: это бред.
Когда говорят: «Оставайтесь в внимании каждую секунду» — это полная бессмыслица. Сколько психической энергии сгорает на этом! Сейчас я, конечно, уже иначе на это смотрю. Но у меня это всё равно происходит, только в другой форме: я отслеживаю каждый момент, каждую реакцию. Постоянно себя анализирую. Пережёвываю свою реакцию. И это я называю «быть в сознании».

В.- Вот и перевёртыш. Это называют быть в сознании. Но по факту — это просто заполнять себя огромным количеством микропроцессов, цепляться за каждый внешний стимул. Это уже даже не восприятие — это бред. Смотришь вокруг, воспринимаешь, а потом решаешь, что с этим делать, а в этой псевдологике — всё, что видишь, надо немедленно прожить, осознать, схватить. Посмотрел на ручку — схватил. Посмотрел на стену — ударься головой. Абсурд.

В. - Если ты действительно видишь, где находишься — тебе не надо переживать каждую мелочь. Это только из слепоты ты начинаешь стучаться во всё подряд, чтобы понять, где ты. И даже тогда тебя не отпускает мысль: «А вдруг это опасно? А что это было?» Включается ум, но в пределах выживания, а сознание — это не об этом. Занимать себя миллионом процессов — это и есть переключение в псевдосознание.
Постоянная сосредоточенность и контроль реакций — это от слепоты. Я не вижу, где нахожусь. Тогда я начинаю действовать по автомату. И уже сама себе говорю: «А почему я не вижу? Кто виноват? Что делать?» И снова начинается ментальный процесс, который ничего не проясняет. Это и есть бесконечное внутреннее «пережигание ресурсов». И это работает на постоянном фоне, как некий ложный уровень функционирования.

Я признаю это полностью: когда врач на приёме говорит мне: «Это просто твоя стрессовая реакция. Поворачивай шеей, посмотри туда, сюда», — и добавляет, что это просто перестраивается, что это можно просто убрать — мне становится тревожно. Я пугаюсь, когда слышу: «Это просто», потому что для меня это звучит сложно. Мне необходимо, чтобы процесс был нагружен смыслом, усилиями, значением. Во мне живёт внутреннее стремление к тому, чтобы мне сказали: «Это действительно трудно, это требует размышлений, поиска, усилий». Когда же звучит: «Это просто» — возникает разочарование. И всё же сейчас я начинаю принимать: хорошо, что это просто. Я начинаю понимать, что речь идёт о процессе, возникающем из дробления ума. Это один и тот же механизм, в котором я пребываю постоянно.
Следить за каждой реакцией, анализировать каждое движение — это способ занять ум, загрузить его. В этом заключается суть. Всё должно быть рассмотрено, разобрано. Но в последнее время я чувствую: изменилось что-то важное. Я перестала ощущать себя полностью беспомощной перед своим процессом. Раньше в подобных ситуациях моментально возникал внутренний крик: «А как? А что делать? Я же не умею!» Сейчас на этом месте — тишина. Пустота. Вместо прежней горы беспомощности — просто пространство.
Примечательно, что когда я сейчас это осознала, я автоматически сделала то же самое: отследила, как изменилась реакция. И снова — автоматизм. Я продолжаю смотреть на себя именно с этой позиции: «Что за реакция сейчас происходит? Что происходит со мной?» Я отслеживаю буквально всё: каждый чих, каждое слово, каждую возможную ошибку, каждое сказанное «правильно» или «неправильно». Как это могло быть воспринято? А дальше — включается фантазия. И действительно, это колоссальная трата внимания на мельчайшие детали. Никто, пожалуй, даже не задумывается, насколько изнурителен этот режим, а я жила в нём постоянно.
Долгое время я думала, что ищу в себе какие-то особые патологии. Но на деле — я просто бросаюсь на всё подряд. Мы постоянно находимся в позиции: есть реакция или нет, а если есть — то какая? И насколько она «правильная»? Существует целая внутренняя система оценок. Сейчас я пытаюсь переварить эту информацию, это и есть — смотреть на себя. Когда ты говоришь мне: «Посмотри на себя», — у меня сразу запускается целый процесс. Обязательно с поиском виноватой. Где я сделала что-то не так? Сколько условий. Невозможно просто смотреть. Обязательно нужно бросаться, но при этом — по множеству правил и установок.
Я чувствую, как сама это делаю. Первая мысль — отследить. Но при этом остаётся ощущение, что я не выхожу из цикла. Я его вижу, я его фиксирую, но это не даёт выхода. Наоборот — создаёт ещё большую тягу продолжать. Это не просто беспомощность — это некая безвольная, инерционная тяга продолжать. И это касается не только текущей ситуации, а буквально всех процессов и программ. Как будто у меня есть жёсткая установка: не вынимать себя из потока. Делай — и продолжай делать. Привычка. Состояние. Привычное существование.
Это действительно напоминает зависимость — сродни наркотической. Я привыкла, и теперь не хочу иначе. Даже сама мысль о смене стереотипа вызывает боль. Не то чтобы сама смена, а уже одна лишь мысль о ней. Есть закреплённый способ действия, и любое отклонение от него воспринимается как стресс. Биологи называют стрессом состояние, при котором у организма отсутствует ФКД — фиксированный комплекс действий. Если нет готовой программы поведения — возникает стресс. Я похожа на собаку: если не знаю, что делать, или если привычные действия не работают — начинается паника.
Когда я вхожу в это пространство, я остро ощущаю бессмысленность всех умственных движений, происходящих внутри. Но именно этим движениям придаётся особый вес. Каждому микроскопическому «чиху» — отдельное значение. Ментальная активность начинает казаться важнейшей жизненной задачей. Возникает странное ощущение: будто внутри меня постоянно копошатся какие-то микроорганизмы, и я словно сама опускаюсь до их уровня, чтобы рассматривать каждую в отдельности.
Причём ощущение такое, что внимание направляется как можно уже. Взгляд фокусируется на одной бактерии, затем — на другой. Но увидеть три сразу уже трудно. При этом создаётся иллюзия необходимости непрерывного взаимодействия. Его отсутствие воспринимается как боль. Это касается даже тех взаимодействий, которые формально завершены. Например, с Богданом. Я будто не могу прекратить взаимодействовать с его образом. Возникает навязчивая тяга — рассматривать, возвращаться, вовлекаться. Бежать за мельчайшими реакциями, за бактериями.
И тут же возникает ощущение, будто я уничтожаю собственную жизнь. Если говорить о пространстве — то давай обозначим его так: это пространство, в котором я зациклена в своём уме. Воспринимается оно как некая коробка, ограниченное внутреннее поле. Я действительно сузила интерес ко всему, что находится за пределами этой конструкции. Хотя разумом понимаю — коробки не существует.
Идёт постоянный разворот восприятия внутрь. Всё время поворот. Всё время внутрь. Смотри меньше. Смотри не дальше, а ближе. Я не вижу себя. Я определяю себя через реакции, через взаимодействия. И это иллюзия. Я будто уверена, что взаимодействия говорят что-то обо мне. Но на самом деле — не говорят. Это просто взаимодействия, а я приписываю им значимость, которой в них нет.

Уровень 1

Состояние сразу ощущается так, будто на меня что-то навалилось. Появляется тяжесть, тошнота, отчётливое желание отвернуться от всего. Хочется свернуться, исчезнуть из всех процессов, не взаимодействовать вообще ни с чем — как будто провалиться в пустоту, и чтобы никто не трогал. Именно это желание — отключиться, отстраниться, как некое внутреннее намерение. Причём, это воспринимается скорее не как осознанный выбор, а как почти автоматическая реакция, близкая по структуре к детской обиде. Хотя я бы не стала напрямую сводить это к обиде, всё же корреляции прослеживаются.
Это «я от вас уйду», «я не хочу ничего больше знать», «оставьте меня» — возникает как тихое, тоскливое, глубоко неприятное состояние. И в этом состоянии формируется одно отчётливое намерение: спрятаться, уйти в нору, исчезнуть. Не просто, чтобы кто-то меня искал или пожалел — нет. Это не обидчивость как форма манипуляции. Это — желание скрыться, спрятаться, загородиться от всего настолько, чтобы не чувствовать, не воспринимать происходящее внутри и снаружи.
Состояние настолько болезненное, что возникает потребность буквально уползти. И это именно так — не убежать, а отползти. Медленно, почти незаметно. Я не хочу ни думать, ни смотреть, ни осознавать. Приходит глубочайшая апатия, с налётом обиды — как будто со мной обошлись несправедливо, или как будто я не справляюсь с чем-то, что слишком тяжело. Это и есть элемент обиды. Ощущение, будто мир сделал мне больно, и я не справилась. Я сдаюсь — это слово здесь ключевое. Я будто сдаюсь.
И если взглянуть на то, что было до этого, откуда я отползаю, на сам момент сдачи — то я даже отказываюсь направить туда внимание. Я не хочу смотреть туда, где что-то произошло. Не хочу видеть, что именно заставило меня отползти. Я отказываюсь воспринимать произошедшее. В этой точке возникает чёткая граница — как будто я физически провожу линию между собой и тем, что было. Граница из железобетона. Я не хочу туда возвращаться, не потому что помню боль, а потому что не хочу помнить вообще. Хочу забыть, выключить, не знать. Единственная реальность — это отказ. Единственное, что ощущается настоящим — это стена.
Центральная идея этого состояния — категорический отказ от взаимодействия с реальностью. Отказ жёсткий, болезненный, безапелляционный. Как внутреннее решение на уровне 100%: нет, я не буду. Более того, если эту идею разворачивать глубже, то можно сказать: меня для вас больше нет. Меня для мира больше нет. Я буду только укреплять эти стены и сидеть в своей норе. Это не просто изоляция — это отрицание и, соответственно, мира для меня тоже больше нет.

Уровень 2

Здесь возникает ощущение, будто я становлюсь кем-то вроде клоуна или старика, который должен что-то изобразить, сыграть, подыграть — не знаю точно, кого именно, но явно не себя настоящую. Как будто мне говорят: «Вы хотели дурака — получите дурака», и я вхожу в эту роль, теряя при этом всякое подлинное мышление. Это не имитация взаимодействия в чистом виде, а скорее автоматическое отключение ментальной функции, отключение способности к осмыслению, к рефлексии.
Если ты способен мыслить, значит, ты способен опознавать реальность, воспринимать её как нечто, с чем можно иметь дело. Но здесь — нет. Здесь как будто намеренный отказ мыслить, отказ от мышления как такового. Я будто погружаю себя в туман, в неясность, в зыбкое состояние, в котором нет опоры. Это не простое блуждание мыслей, это именно отказ — нежелание воспринимать, нежелание понимать. Я отказываюсь от внутренней активности, от способности мыслить и делать выводы, и, следовательно, отказываюсь от восприятия самой реальности.
И в этом отказе я передаю ответственность другим: пусть они думают за меня, пусть они принимают решения. Я отказываюсь думать, отказываюсь решать, отказываюсь от любой ментальной активности. Даже от способности видеть, куда я иду, зачем я туда направляюсь. Я ухожу не только от мышления, но и от прямого восприятия. Я перестаю осмысливать, с чем сталкиваюсь, что делает другой человек, что делаю я. Перестаю видеть мотивации — свои и чужие. Перестаю различать, где реальность, а где искажённое восприятие.
Это не просто замена логики на иллюзии — это категорический отказ. Я больше не хочу знать, что у кого в голове, что во мне самой. Пусть другие рассказывают, пусть объясняют. Я принимаю их объяснение без сопротивления. Возникает доверчивость, абсолютно некритичная. То, что сказали — и слава Богу. Это вызывает облегчение. Я соглашаюсь с чужим мнением и живу по этим стереотипам. Появляется потребность в ментальном руководстве — не просто пассивность, а поиск того, кто бы направлял, кто бы думал за меня.
Это уже отказ доверять самой себе, отказ воспринимать то, что я могу воспринять. Всё, что могло бы быть моим знанием, моим пониманием — уничтожается. Центральная идея — разрушить любое реальное знание, любое подлинное понимание. Я чувствую, что сделала это очень рано — возможно, ещё в детском саду или в начальной школе. Это я точно выполнила: я отказалась мыслить, а дальше я была просто доверчивой, мягкой, покорной — как овечка с большими глазами, смотрящая на всех с вопросом: «А что вы мне скажете?»

Уровень 3

Здесь появляется отчётливое состояние: «Я молодец, я молодец, я правда молодец». Резкое изменение восприятия — как будто внутри звучит триумфальное подтверждение: «Нет, я вовсе не дура, я очень даже умна». При этом сразу фиксируется ограниченность восприятия, словно я утверждаю это не как человек в контакте с собой, а как некий сконструированный персонаж — то ли эго, то ли псевдо-личность, которая с огромным удовлетворением смотрит на себя и заявляет: «Я правильная. Я в белом плаще».
Речь не о невинности — здесь совсем другое. Это ощущение собственной исключительной ценности, уникальности, совершенства. Я буквально создаю себе этот образ, «наглючиваю» его, как фантом. Причём не просто воображаю, а фиксируюсь в этом искажённом восприятии. И чем глубже фиксация, тем болезненнее становится разрушение этого глюка. Я настолько прочно удерживаю внимание на идее своей безупречности, что всё остальное перестаёт существовать.
Этот глюк становится точкой фиксации, якорем: «Я такая, и всё тут». Возникает даже не гордость за то, что я чего-то добилась, а убеждённость в том, что я с самого начала такая была — изначально идеальная. Как будто не я себя выстроила, а я родилась офигенной. Это не развитие, не путь — это идея фикс. Фиксированная идея о себе как о чём-то безусловно совершенном.
И, естественно, всё, что угрожает этой фиксации, вызывает агрессию. Те, кто её подтверждает, становятся «своими», заслуживающими любви. Те, кто сомневается — «враги», которых надо устранить. Отсюда рождается требование к окружающим: подтверждайте мою исключительность, не разрушайте мой образ. Я держусь за него, как утопающий за последний предмет на поверхности воды. Вся реальность сводится к этому. И в этой фиксации я сбегаю. Спасаюсь.
В этом состоянии появляется сильная потребность во внешнем подтверждении. Я целиком, всей собой нуждаюсь в том, чтобы кто-то извне сказал: «Да, ты такая». И при этом — полное отключение от своих настоящих проявлений. Они не интересуют, не регистрируются. Всё внимание сосредоточено на поддержании образа. Восприятие застыло на мёртвой фигуре, а что я делаю — не имеет значения. Я не вижу себя. Я только подтверждаю: «Я белая». Даже если возникает намёк на какую-то ошибку, например — «Я что-то сделала не то по отношению к другим женщинам», — внимание сразу отскакивает: «Нет. Я белая». Это — они, а может, и вовсе «этого нет».
Происходит обрыв восприятия, автоматическое отклонение от всего, что может разрушить иллюзию. Щупальце внимания едва касается реальности — и сразу отдёргивается. Ничего больше не существует, кроме глюка. Центральная идея — фиксация восприятия в сверхзначимом искажённом образе. Это уже не просто отказ воспринимать реальность — это её полное исключение. Реальности больше нет - есть только глюк, только фиксация.

Уровень 4

В этом состоянии появляется ощущение подавленного равнодушия — не просто эмоционального, а почти физически ощутимого. Это не усталость и не безразличие, а именно активное, внутренне напряжённое равнодушие. Возникает чёткое ощущение: мне всё равно. Абсолютно всё равно. При этом присутствует едва уловимая, но отчётливая неприязнь ко всякому включению — к любому вовлечению в происходящее. Это не апатия, а именно активный отказ включаться, быть чем-то затронутой.
Это равнодушие не направлено наружу — не как бегство от других или от конкретных взаимодействий. Оно больше связано с собой, со своим собственным присутствием в любом процессе. Возникает странное ощущение подстройки под нечто общее, чужое, как будто я встраиваюсь в какое-то коллективное пространство, где уже есть принятые правила, и я под них подстраиваюсь — без сопротивления, без выбора. Это и есть форма бегства. В этой точке происходит полный отказ от индивидуальности. Я перестаю быть собой в самом буквальном смысле. Даже решения — что надеть, как ответить, — принимаются не мной. Я просто смотрю, что принято, и следую этому.
Это не просто удобство — это глубокий, внутренний отказ от желания проявляться как отдельное, самостоятельное «я». Я не чувствую ответственности за себя. Не думаю: «А что хочу я? Что думаю я?» Я уже не думаю — я отказалась от мышления ещё на втором уровне. Здесь я просто воспроизвожу то, что придумали за меня. Я озвучиваю чужую парадигму и живу по ней. И в этом — абсолютное равнодушие к себе. Мне безразлично, какая я, что я делаю, что из себя представляю.
В этой точке — окончательный отказ видеть себя. Причём даже не ту версию себя, которую я ещё могла где-то распознать, а полный отказ от самого факта собственного существования как индивидуального субъекта. Здесь начинается полное копирование внешних паттернов. Когда я была среди панков — я носила панковскую одежду. Окажусь в корпоративной среде — буду носить костюм. Всё потому, что я ничего не выбираю. Отказ от выбора — это ключ. Отказ от решений — любых. Отказ даже от минимального внутреннего действия.
Я не формирую мнения — я выбираю, к какому мнению присоединиться, и транслирую его как своё. Центральная идея — отказ выбирать себя. Не просто отказ делать выбор, а именно отказ встать на позицию: «Я — это я». Я не определяю, какой мне быть, что мне делать, как мне поступить в конкретной ситуации. Всё пассивно передаётся внешнему. Я полностью передаю выбор вовне, и даже не осознаю этого, потому что восприятие, по сути, уже утрачено.
Это не просто отказ от мышления или видения — здесь даже отказ принимать свои иллюзии как свои. Отказ от «я» как такового. Причём в этом ощущается странная лёгкость — как будто с этим отказом становится легче. Я отказалась от «я» — и стало весело, спокойно. Всё решат за меня, всё определят, я просто бегу за всеми. Быть частью группы, быть частью компании — важно. Там тепло, включённость, нужность. Это состояние переживается как почти счастье - здесь нет борьбы с собой — потому что и самого себя здесь больше нет. Только влечение, только движение вместе со всеми. И это воспринимается как одно из самых счастливых состояний.

Уровень 5

Первым импульсом — и я почти его проигнорировала — было желание найти какой-нибудь глюк, который подошёл бы для этого места. Я автоматически начала глазами шарить по кухне, как будто ища объект, который можно было бы подставить вместо себя, чтобы не смотреть на реальное состояние. Только на втором шаге после ПРИКАЗА я задумалась о том, что вообще-то мне нужно зафиксировать именно реальное состояние.
На автомате возникло убеждение, что смотреть на реальное состояние не нужно — лучше вытащить что-нибудь из ума: любой подходящий глюк, правдоподобный или нет. Главное — запустить трансляцию. И, что особенно показательно, не с какой-то чёткой целью. Я даже не могла сформулировать, чего именно хочу — возможно, чтобы кто-то прервал, вмешался, чтобы внешнее подтвердило или уточнило. Потому что сама я не знаю. Я не понимаю, я апеллирую к внешнему: «Скажите мне, что со мной».
А реальное состояние — это… пустота. Я — пустота. Я как тело ещё существую, как объект, совершающий действия, но внутри — полное отсутствие. Всё внимание направлено наружу, за пределы этой пустоты. Это не просто тишина, это — информационный ноль. Я — ноль информации о самой себе. Я — белый лист, абсолютно пустой. На этом листе что-то происходит: кто-то рисует, запускаются программы, что-то крутится, но я ничего об этом не знаю. Это парадигма полного незнания. «Я не знаю, что со мной происходит».
И, логично, в этом состоянии проявляется ощущение полной беззащитности. Если я ничего о себе не знаю, я не могу ничего с этим сделать. Я сама себе недоступна. И именно здесь формируется ощущение полной беспомощности — потому что ни одно действие не может быть совершено изнутри. Это не просто отключение, это — глубокое отчуждение от самой себя. Я реально не могу получить к себе доступ.
Здесь отказ от себя прошёл уже столько ступеней, что всё происходящее становится чем-то внешним, непонятным, чужим. Я смотрю на это остекленевшим взглядом и думаю: «Откуда всё это? Что это? Как это вообще возможно?» И сразу же возникает желание звать на помощь — кто-то другой должен понять, вылечить, спасти, объяснить. Только не я. Я не способна на это.
Центральная идея этого пространства — отчуждённость от себя, недоступность для воздействия на саму себя. Это и есть беспомощность: я не могу ничего сделать с собой. Это и есть то состояние, которое и есть пятая точка. Только кто-то другой может на меня воздействовать, что-то изменить, помочь — но этот «другой» может быть как благом, так и угрозой.
Отсюда рождается двойственное чувство — одновременно страх перед миром и надежда на него. Мир может принести помощь, но может и уничтожить. И я ничего не могу с этим сделать. Именно это и есть беспомощность - не как метафора, а как фактическое, непосредственное переживание. Это и есть беспомощность, как она есть.

Уровень 6

Здесь возникает тотальное стремление отслеживать абсолютно всё: каждую мельчайшую деталь, каждую реакцию — свою и чужую. Концентрация внимания достигает болезненной напряжённости. Всё это направлено на то, чтобы не допустить ничего неконтролируемого. Ни внутри, ни снаружи. Потому что если хоть что-то выйдет из-под контроля, я не выдержу, я не справлюсь. Это воспринимается как угроза, перед которой нет никакой защиты.
Появляется одержимое стремление держать под контролем всё — от собственных эмоций до слов и поступков других людей. Внутри постоянно прокручиваются возможные сценарии, последствия, интерпретации — всё ради одной цели: удержать стабильность. Стабильность становится священной, потому что за её пределами — хаос. И этот хаос воспринимается как абсолютный ужас. Не просто страх — а парализующий, всепоглощающий страх, живущий в теле, в солнечном сплетении, расползающийся по всему пространству.
Контроль становится единственным способом удержаться в реальности. Надо всё знать, всё предвидеть, всё классифицировать. Что является нормой, что — нет. Потому что если что-то выйдет за пределы привычного — это конец. Это разрушение. Здесь нет места доверию. Всё, что может нарушить баланс, вызывает ужас. Никакой открытости, никакой гибкости — только контроль, только предсказуемость.
Это состояние управляет мной полностью. Я боюсь не просто серьёзных событий — я боюсь даже слов. Я боюсь любого случайного воздействия. Даже если оно не имеет значения. Даже если оно вообще никак не влияет на мою жизнь. Даже уход или возвращение Богдана — казалось бы, объективно это никак не сказывается, но внутри — паника. Паника перед малейшей переменой. Это и есть точка максимальной тревоги.
Здесь формируется не просто контроль, а глубокая потребность в защите извне. Я чувствую себя спокойно только тогда, когда знаю, что рядом есть лояльные люди, которые меня поддерживают. Только в этом я могу хоть как-то существовать. Сама — нет. Одна — нет. Мне необходима среда, в которой на меня не наступят. Где никто случайно не скажет что-то, что ранит. Мне нужны люди, которые будут для меня буфером. В этом всё — потребность в защите, поддержке, стабильности.
И это уже состояние паранойи - постоянной, тягучей, хронической тревоги. Я принимала множество решений именно из этого страха. Из желания защититься. Но в самой глубине — абсолютная немощь. Чувство, что я — ничто. Я — бактерия, крошечная, ничтожная, попавшая в огромную и враждебную среду. И мне нужно контролировать каждое своё движение, потому что в любой момент на меня могут наступить.
Здесь нет представления о том, что действительно может меня коснуться, а что — нет. Мне кажется, что всё вокруг способно меня разрушить. Даже случайное слово соседа. Не потому что оно важно, а потому что я слишком уязвима. Я настолько слабая, что любой ветер — и меня унесёт. Я не могу выдержать даже минимального воздействия.
Это не страх физической угрозы - это страх перед тем, что психика не выдержит. Что любое слово, любой взгляд — всё, что угодно, может меня ранить, покалечить, уничтожить. Здесь живёт постоянный страх, тревога, запуганность — в том числе перед собственными иллюзиями. Я реагирую не на реальность, а на свои глюки, на фантазии о том, что что-то может случиться.
Причём внешне я делаю вид, что ничего не боюсь. Я демонстрирую независимость — финансовую, бытовую. Но всё это — защита от влияния. Моя главная задача — создать среду, где ничто и никто не сможет на меня повлиять. Однако это невозможно, потому что я реагирую не на реальность, а на собственные проекции. И потому выстраивается картина настоящего внутреннего безумия. Пугающего и замкнутого.

Уровень 7

Возникает странное ощущение, будто мои мысли срываются и уносит их ветер. Хочется просто говорить — говорить без остановки, говорить ни о чём. Не для того, чтобы что-то скрыть или заговаривать проблему, а просто потому, что внутри пусто. Такое ощущение, будто внутри головы — сквозняк. Мысли носятся, уносятся, пересекают пространство слева направо и исчезают. И на этом фоне — состояние абсолютной тупости. Я пытаюсь таким образом отключить голову полностью.
Отключить, чтобы не воспринимать вообще ничего. Просто не думать. Если я не буду думать ни о чём, это даст хотя бы минимальное облегчение. Внутри возникает состояние пустоты, легкого весёлого идиотизма: «Пока я дурачок, мне хорошо». В этом ощущении есть отголосок детства — как будто можно быть беззаботной, не осознавать ничего, и просто радоваться. Это и есть способ уйти от восприятия собственных глюков. Сначала я создаю себе страшилки, затем бегу от них в состояние безмыслия и недумания.
Чтобы это стало возможным, необходимо одно условие — создать абсолютно стабильную внешнюю среду. Маленький мирок, полностью контролируемый, предсказуемый и детерминированный. Где всё хорошо на 100%, где ничто не выбивается из заданного порядка. Но этот мирок должен быть построен мной и подчинён мне. Марионеточный мир, в котором всё управляется мною, и где любое проявление подлежит контролю.
Для этого необходимо подавить всё в себе, что способно к размышлению и восприятию. Подавить интеллект. Подчинить себе тело. Подчинить себе ближайшее окружение. Только тогда я смогу сбежать в это безмыслие и чувствовать себя в безопасности. Спокойствие достигается исключительно при условии полного подчинения внешнего и внутреннего. Лишь тогда появляется иллюзия, что я управляю всем. Лишь тогда — ни о чём не думать, ничего не чувствовать.
И потому я остро реагирую на любые перемены в этом мирке — как внутренние, так и внешние. Любое движение, любое шевеление, любое отклонение от схемы — вызывает боль. Даже если моя голова просто выходит из отключённого состояния, это воспринимается как боль. Тело реагирует болезнью, как только появляется любое отклонение. Я помню, как остро среагировала на последний вирус — он вызвал не просто дискомфорт, а ужас. Хотя умом я понимала, что это обычное временное явление, но внутри это ощущалось как нечто абсолютно неестественное. Как нарушение того, что не должно было произойти.
В этой точке центральная идея — поддержание стабильности путём подавления. Подавлять себя, подавлять других, подавлять всё, что может нарушить равновесие. Любое проявление воли — своей или чужой — воспринимается как угроза. Поэтому волю необходимо уничтожить. Не размышлять. Не реагировать, а если кто-то рядом проявляется — подавить это проявление. Я запрещаю себе дестабилизировать этот мирок даже тогда, когда то, что происходит, не устраивает меня. Если Богдан ведёт себя так, что вызывает внутреннюю боль, то либо я должна подавить себя, чтобы принять это, либо подавить его поведение.
Подавить себя. Подавить другого. Подавить всё, что дестабилизирует. Это становится не просто стратегией, а сутью существования. Любое движение, любое проявление, любое отклонение — недопустимо. Всё должно быть приведено к полной фиксации. Только тогда — покой. Только тогда — безмыслие. Только тогда я могу выжить.

Уровень 8

Тишина в голове, настоящая, глухая тишина, в которой не возникает ни одной оформленной мысли. Вместо неё — фон тревожного дискомфорта, растянутого, вязкого, неяркого, но всеобъемлющего. Это не острая тревога, как в шестой точке, а именно ощущение того, что что-то не так, но неясно — что именно. И при этом внутри — абсолютная пустота. Всё замолкло. Никакой возможности что-либо придумать, заговорить, заполнить. Никакой возможности спрятаться в привычные формы. В голове ничего — ни мыслей, ни реакций, ни рычагов, а тревога есть. Боль есть и я ничего не понимаю.
Это как будто полный отказ от ума. Даже не активное отключение, как в седьмом уровне, а именно отказ. Состояние, в котором тревога просто существует сама по себе. Без причины, без смысла, без формы. Я стою перед ней безоружной, голой. Никакого воздействия, никакого контроля. Я отказалась от всех рычагов управления собой — даже от подавления. Потому что даже подавление — это способ действовать, а тут уже нет ничего. Возникает чувство полной беззащитности, доведённой до предела. Абсолютное ощущение, будто я стою в чистом поле, и весь мир — это потенциальная угроза.
Это не защита от чего-то конкретного - это глобальная, тотальная незащищённость. Перед всем. Сейчас — ничего, но может случиться что угодно. И я не знаю, откуда придёт угроза: изнутри или снаружи. Будет ли это болезнь, случайный человек, финансовая катастрофа или просто мысль — неважно. Всё, что может появиться, уже потенциально страшно. Здесь живёт страх перед будущим, перед неизвестным, перед каждой гипотетической тенью.
Я в этой точке узнаю свою мать: её привычку бесконечно перебирать поводы для тревоги, искать хоть одну неразрешённую деталь и за неё зацепиться. Страх, что ребёнок не получит паспорт. Страх, что в XXI веке произойдёт нечто невозможное. Это и есть восьмая точка: страх не перед реальностью, а перед собственными фантазиями о ней. Даже не фантазиями — перед пустыми проекциями, не имеющими отношения к действительности.
Когда нет симптомов, а страх болезни есть. Когда ничего не происходит, но уже страшно. Это — гипердраматизация ничего. Усиление до предела любой пустоты. Драматизация теней, отголосков, того, что даже не является событием. Центральная идея здесь — гипердраматизация отголосков реального. Это полный отказ от какого-либо адекватного восприятия. Не просто отказ от мышления — отказ от смысла мышления. Здесь нет даже весёлого идиотизма, как в седьмой точке. Здесь начинается минусовая зона — форма уничтожения остатков себя через внутреннее свёртывание. Растворение в тревоге. Тревога без объекта, без причины. Просто — тревога как форма существования.

Центральная точка

Первое, что звучит — буквально звучит приказом: «Я чувствую себя какой-то неадекватной». Но это не про безумие. Здесь неадекватность — как несоответствие. Несоответствие ожиданиям, требованиям, чьим-то внутренним установкам. Я как будто чувствую себя не той, какой «нужно». И глубже этой идеи, как корень, проступает внутренняя аксиома: взаимодействие с миром — это всегда боль.
Я ощущаю это именно как обиду. Словно не я всё это начала. Словно от меня требуют покорности. И в моей голове это встроено не как идея, а как структура: от меня требуется покорность — по умолчанию. Это не акт временного согласия, как послушание, а целостное внутреннее качество, неоспариваемое. Я должна соответствовать. Я должна делать, как сказали. Причём здесь покорность — не как выбор, а как предустановленная программа. Как будто я создана жить для других, обслуживать их интересы, а не рядом с ними существовать.
Мне внушено, что всё, что у меня есть — должно быть отдано. Без остатка, без возможности вернуть. Причём именно отдано добровольно. Я должна сама, по доброй воле, всё отдать. При этом — не я несу за это ответственность. Это «они». Они этого требуют. И в этой подмене возникает враждебность. Я должна всё отдать, потому что они этого хотят, но они же становятся виноватыми. Эта двойственность — почва для глубинного внутреннего конфликта.
Здесь возникает парадигма покорности и бегства. Я не могу быть непокорной, но и подчиниться не хочу. Я отползаю, отказываюсь, ухожу в нору и в этой норе продолжаю выполнять ту же самую программу — отдавать всё. Только теперь уже в форме отвержения всего. Отказываюсь от реальности, от взаимодействий, от собственных интересов. Всё ради них. Это и есть суть: отказ от всего — как форма покорности. Словно взаимодействовать с миром возможно только через самоотдачу, самопожертвование, подчинение.
В этой точке появляется ещё один важный элемент: только голова принадлежит мне. Внешняя реальность — подчинена другим, но мышление — моё. И тогда я ухожу туда. В голове я создаю свой мир, мирище. Огромный, богатый, контролируемый. И парадокс в том, что в реальности я полностью реализую программу покорности, а в голове ощущаю себя независимой. Это двойственность: в реальности — марионетка, в голове — свободный творец.
Но любой контакт с внешним — боль. Просьба, проявление желания, даже элементарное взаимодействие с близкими вызывает вину. Если я нуждаюсь в ком-то, я сразу чувствую себя обязанной в десятки раз больше. Возникает ощущение, что моя ценность — только в служении. Если я не служу — я не нужна, я не имею права хотеть чего-то для себя. Я должна заплатить за каждое своё проявление.
Здесь формируется глубинная боль — боль ненужности, внедрённая в восприятие. Я нужна только как слушающая, подчиняющаяся, отдающая. Всё остальное — табу. И чтобы выдержать это, я отключаюсь от реальности. Сбегаю не просто из страха, а потому что внутренняя программа говорит: «Я обязана отказаться от себя, иначе быть с миром невозможно». Это отказ от жизни как своей. Это существование ради других. Без права на собственное.

Центральная идея:
я должна отказаться от себя, чтобы взаимодействовать с миром. Иначе — боль, невозможность, исчезновение.
Я — раб. Я должна служить и всё отдать. Только тогда я буду принята. Только тогда я буду нужна. Только тогда я буду членом сообщества.

С другой стороны, я только сейчас начинаю осознавать, в каком постоянном внутреннем напряжении я живу. Напряжении от страха, что я не соответствовала, не услужила, не удовлетворила чьим-то ожиданиям — будь то клиенты, близкие или просто окружающие. Эта боль — циклическая, она прокручивается внутри, как непроизвольная проверка: была ли я достаточно хорошим служителем?
В этой точке отчётливо проступает противоречие, которое невозможно разрешить. Я не могу ни открыто проявить независимость — потому что это означает нарушить внутренний имплант, ни согласиться на полное подчинение — потому что это унизительно. Конфликт между рабом и гордецом внутри одного сознания делает любое проживание невозможным. Единственная стратегия — отключиться от реальности полностью, сбежать в нору ума. И я действительно делаю это: прыгаю в ум, потому что только в нём возможно выжить.
Этот конфликт был бессознательным на протяжении всей моей жизни. И теперь, когда я его вижу, приходит осознание: я жила, исполняя одновременно два глюка, две команды — служи и сопротивляйся. Неудивительно, что женская программа — воспринимается мною как рабская. Женщина должна служить. Это гендерное. Поэтому я всё время бегу в мужскую позицию — гордую, независимую, ментальную. Старая динамика: быть «Альфа-самцом», строить образ решателя, защитника, в котором нет женской покорности.
Во многом, именно это внутреннее расщепление лежит у истоков тяжёлого заболевания. Я отказывалась от женской ипостаси не символически, а буквально. Болезнь — была способом убить женское тело, избавиться от унижения, связанного с женственностью. Мой опыт общения с психологом в те годы чётко вскрыл эту установку: полное отвержение женского тела и роли, как будто в этом теле просто нельзя было жить. Быть женщиной значило — быть ничем, быть слугой, быть униженной.
Отсюда — стремление уйти в смерть. Самоуничтожение как единственный выход. И одновременно — попытка построить новую реальность, где выживание возможно: в мужской роли, в уме, в логике, в дистанции. Поэтому в социальной жизни всё, что связано с мужским, было благополучным: работа, друзья, окружение. Женская часть была выключена. Программы служения, унижения, отказа от себя — слишком болезненны.
И только сейчас, когда я наконец приняла решение взглянуть на это как на свою проблему, в моём восприятии начало возвращаться ощущение себя. Камень внутри, сжатая точка отказа, начала растворяться.

Резюме от ИИ

Документ представляет собой глубокое самонаблюдение и анализ внутренней структуры восприятия, в которой ключевым элементом является конфликт между потребностью в самоидентичности и навязанной программой тотальной покорности. Автор фиксирует парадоксальную установку: взаимодействие с внешним миром возможно только через отказ от себя. Эта установка не осознаётся как выбор, она вживлена как неоспариваемая аксиома: служить, отдать, соответствовать — единственный путь быть принятой и не исчезнуть.
Текст последовательно вскрывает механизмы, формирующие идентичность «служителя» — от чувства ненужности без функции служения до вытеснения собственного «я» ради безопасности. Подчёркивается, что отказ от себя не компенсируется признанием, а закрепляет ощущение боли, вины и внутреннего отчуждения. В ответ на это сознание стремится укрыться в умственном пространстве — в воображаемой зоне свободы, где сохраняется иллюзия независимости, несмотря на полную зависимость в реальности.
Кульминацией является фиксация центральной идеи: «Я должна отказаться от себя, чтобы взаимодействовать с миром. Иначе — боль, невозможность, исчезновение». Эта идея порождает системный внутренний конфликт, в котором любые попытки выйти за пределы роли служителя воспринимаются как угроза существованию.
Документ завершает осознание, что бегство в ум, отказ от женской идентичности, болезненные отношения и даже тяжёлое телесное заболевание — всё это проявления одной и той же глубинной программы: уничтожить себя как субъект, чтобы выжить как функция.