Одержимость улучшением здоровья - боль недостижимости эталона.

Краткая аннотация

Документ исследует глубинные психические механизмы, которые определяют субъективное восприятие, внутренние состояния и жизненные решения. В центре внимания — программы и импланты, формирующие постоянное переживание дискомфорта, невозможности, неудовлетворённости собой и стремление избегать прямого контакта с реальностью. Через описание уровней, состояний и точек привязки раскрывается, как человек оказывается встроенным в систему бессознательных реакций: одержимость деятельностью как бегством, идеализация детского счастья, попытки построить «правильную жизнь» по внутренним картинкам и отказ от взросления.
Документ показывает, что внешние обстоятельства и достижение целей не меняют исходного состояния, поскольку сами программы поддерживают внутреннюю дезориентацию, зависимость от фантазий, страх остановки и переживание собственной «несостоятельности». Центральный вывод заключается в том, что ключевая проблема не во внешнем мире, а в искажённой структуре восприятия, которая управляет жизнью и формирует все реакции. Выход возможен только через прямое осознавание этих внутренних конструкций и отказ от их автоматического выполнения.

2021_07_06

Периодически поднимается обида, появляется чувство обделённости, и я начинаю ощущать себя как лишенец. В такие моменты возникает желание поплакать, хотя это происходит только в приступах. В обычном состоянии этого нет, там живёт другая эмоция. А сейчас возникает ощущение пустоты, будто всё, чем я занимаюсь, не приносит подлинной важности и не даёт чувства включённости. Я понимаю, что это, вероятно, топологическая история, но внутри всё время есть поиск занятия, которое ощущалось бы значимым, не столько интересным, сколько внутренне осмысленным.
Вроде бы я работаю с клиентами, помогаю им, занимаюсь делами, спортом, и формально всё выглядит правильно, но при этом всё равно остаётся впечатление, что чего-то не хватает. Как будто жизнь приходится постоянно модифицировать, подстраивая её под какое-то внутреннее ожидание. На этом фоне я снова думала о теме отношений. Каждый раз, когда я возвращаюсь к этой теме, возникает один и тот же вывод: сначала нужно восстановить здоровье. Если я в состоянии плаксивости и недолеченной гормоналки добавлю себе ещё и стресс в виде отношений, то давление станет только сильнее.
Невозможно заранее знать, с каким человеком можно сойтись. Сначала все кажутся хорошими, а потом реальность проявляется иначе. И мне честно непонятно, нужно ли мне сейчас входить в эту турбулентность. Сейчас у меня есть покой, и я не уверена, что смогу его сохранить, если появится мужчина. Новый стресс может снова запустить все недолеченные процессы. Поэтому я сознательно удерживаюсь от отношений. Гарантий нет, и предсказать, кто окажется рядом, невозможно. Поэтому я выбираю одиночество как более безопасное состояние.
Запросы и желания часто не совпадают с реальностью. Сейчас это даже не запрос, а просто поток того, что происходит в голове. Единственное реальное желание — выздороветь. Внутренне всё сводится к точке А, где я чувствую себя больной, и точке Б, где я хочу быть здоровой. Отсюда возникает постоянное стремление «сбежать» в состояние Б, как можно быстрее перейти в него. Поэтому мы снова возвращаемся к необходимости прорабатывать всё, что удерживает меня в состоянии А и не даёт двигаться дальше.
Каждый сеанс начинается с ощущения, что я нахожусь на очень низком уровне. Как будто старт приходится делать с точки дна, где много бессознательности. Значительная часть времени уходит не на работу, а на то, чтобы вообще подняться до состояния, из которого работа становится возможной. Часто весь сеанс уходит только на это. На саму работу остаётся полчаса или час. Главная проблема — именно позиция, то есть состояние, в котором я оказываюсь в начале. Если бы не это постоянное падение, большинство моих запросов просто не возникали бы, потому что сами запросы рождаются из состояния дна.
Получается парадокс: клиент может говорить «я хочу быть здоровым», и формально это звучит логично, но реальная работа всё равно строится вокруг текущего состояния. А текущее состояние — «я больной». Мы имеем дело не с болезнью как таковой, а с программой, создающей это состояние. И работа направлена не на устранение болезни, а на прояснение и проработку состояния, в котором человек живёт и которое он воспроизводит.

Где-то в глубине души у меня появляется зависть к людям, которые падают в самый низ, потому что они, в отличие от меня, как будто просто проваливаются туда, а я каждый раз делаю это сама, снова опускаясь глубже и повторяя этот процесс бесконечно. Это напоминает не стремление к безупречному счастью, как может показаться, а гонку за состоянием полной бессознательности, в котором всё происходит на автопилоте. Всё, что я связываю с этим мнимым счастьем, на самом деле связано с полной отлучкой, с каким-то трансовым выключением, создаваемым программами, которые тащат меня туда независимо от того, как я пытаюсь сопротивляться.
Есть ощущение, что эта программа постоянно направляет меня к этому автоматическому счастью, и сколько бы я ни старалась сохранять сознательность, внутри всё равно тянет к этому простому, почти идиотическому состоянию. Иногда я думаю, был ли у меня вообще счастливый период, и понимаю, что всё это всегда происходило автоматически, без осознания. Отсюда появляется мысль, что нужно идти навстречу боли, а не избегать её, потому что в какой-то момент возникает чувство, что жизнь уже во многом прожита, многое упущено, и снова возвращается убеждение, что счастливы только те, кто умеет отключить голову, ведь многие знания действительно приносят много печали. Кажется, что целая структура внутри меня срабатывает на словах «счастье» и «несчастье», как будто я сама создаю идею, что я несчастная и больная, и эта роль становится частью внутреннего движения: хочется быть здоровой и счастливой, но внутренняя программа снова закрепляет состояние «я больная и несчастная».
Мысли о том, что можно было бы «гармонично погрязнуть в г…е» и всё равно считать это нормой, приходят автоматически. Чтобы так жить, нужно полностью отключить голову, а я, как ни пытаюсь, не могу сделать этого естественным образом. Отсюда и претензия к себе: насколько же это всё абсурдно, если даже начать это проговаривать вслух. Но, несмотря на осознание абсурдности, остаётся ощущение, что я двигалась неправильно: нужно было прорабатывать не саму идею счастья, а то, что я остаюсь собой внутри этого состояния, и сглаживать внутренние процессы так, чтобы это состояние не разрушало меня. Кажется, что внутренняя часть меня прёт на полном ходу к этому идиотическому счастью, и именно поэтому у меня так много внимания на людях, которые, как мне кажется, умудряются быть счастливыми. И даже мысль о том, что новая женщина у бывшего, возможно, счастлива с ним, вызывает у меня внутреннюю смесь смеха, раздражения и зависти.
Я понимаю, что даже мужчин себе выбирала таких, с кем нужно было отключаться: один алкоголик, другой суетливый идиот, и с каждым из них нужно было притуплять чувствительность, потому что иначе было бы больно. Получается, что всё время приходилось отключаться, чтобы не чувствовать боль, и именно с этим запросом я прихожу снова и снова: «давай отключимся, чтобы не чувствовать боль». И, вероятно, именно это и есть основная проблема, а не сама болезнь. Болезнь всё равно нужно лечить, хочешь ты того или нет, но корневая боль не в этом. Она в том, что вокруг, как мне кажется, бегают счастливые существа, а я всё время остаюсь в стороне, и внутри появляется ощущение обиды и бессилия.
Мои постоянные вопросы — почему меня не радует солнце, почему меня не радует моя крыска, почему меня не радует то, что у меня есть — становятся почти ежедневными. Я задаю себе один и тот же вопрос: почему я ещё не идиот? Почему я всё ещё не провалилась в то состояние, где сознание уничтожено, и всё кажется лёгким? Я работаю над собой, прорабатываю одно за другим, но сознание всё равно остаётся живым, как будто не поддаётся уничтожению, и это вызывает у меня дополнительное раздражение. Хочется стать здоровой, перестать реагировать на всё, поплыть в каком-то тумане по течению, найти мужчину, который будет залюбливать до потери реакции, и раствориться в этом мягком безмыслии. И я действительно чувствую, что внутренняя часть меня туда бежит, почти стремительно и с огромной силой.
Я прекрасно осознаю, что это защитная реакция, и иногда мне остаётся только посмеяться, потому что иначе всё становится слишком тяжёлым. Но, если честно, я чувствую, что полностью выполняю эту программу и понимаю, что нельзя просто возражать себе самой. Есть большая и очень активная часть личности, которая буквально толкает меня в сторону этого трансового, идиотического счастья, и останавливать её бывает невероятно сложно.

ПРИКАЗ найти и проявить пространство, в котором я выполняю всю эту программу.
У меня сейчас этот истерический приступ постепенно проходит, и становится заметно, что вся программа сводится к внутреннему движению «быть радостным», «быть идиотом», «быть счастливым», будто состояние радости — это идеальная форма отключки. Внутри формируется парадигма, где сознание воспринимается как что-то болезненное, серое и страшное, а счастье — как состояние полной бессознанки. Это всплывает регулярно, почти автоматически, и я всё чаще вижу, что подобные состояния возникают у людей, которые не выполняют те программы, что выполняю я, и на этом фоне я начинаю острее осознавать, в каком внутреннем хаосе нахожусь.
Меня периодически пробрасывает в ощущение, которое сложно объяснить, потому что оно одновременно и глупое, и очень серьёзное: я словно оказываюсь на очень непростом жизненном уровне, где реальность воспринимается как боль, причём боль не только моя, но и чужая. Сама парадигма «реальность = боль» настолько глубока, что становится фоном всего происходящего. И в этой точке я как будто застреваю между двумя крайностями — погрузиться в боль или уйти в отключку. Быть радостным идиотом как вариант даже не выглядит привлекательным, но внутренний импульс в эту сторону всё равно есть.
Иногда мне кажется, что чужая боль действует на меня даже сильнее, чем собственная. Я вижу, как вокруг люди бегут от боли, как дети пытаются закрыться от неё, и у меня возникает ощущение абсолютной беспомощности — я не могу помочь, и мне самой не могут помочь. Это ощущение безнадёжности накрывает довольно сильно, и порой стремление уйти в идиотизм становится почти телесным.
Когда я смотрю на тех, кто «выключился» с помощью таблеток или каких-то дополнительных средств, у меня возникает смесь зависти и злости. Я вижу, что они погружаются в свою иллюзию благополучия, но одновременно понимаю, чем это закончится: когда отключка пройдёт, им станет больно, потому что они увидят, что потеряли время, деньги, возможности. Возникает настойчивое желание им об этом сказать, но я не хочу причинять ещё больше боли. Мне кажется, что пусть они хотя бы чуть-чуть побудут «счастливыми идиотами», пусть хотя бы на мгновение почувствуют облегчение, даже если оно ложное.
Удивительно, насколько сильно у меня включается эта защитная позиция — оберегать чужое пространство, даже если человек в полном хаосе и разрушает свою жизнь. Мне тяжело даже представить, что я могла бы сознательно окунуть кого-то «лицом в боль». Мне это кажется чем-то ужасным, почти невозможным.
Сейчас во мне поднимается странное состояние изоляции — будто я нахожусь внутри пузыря и полностью отключена от реальности. Ощущение такое, словно между мной и миром стоит толстая стена, которая глушит всё: чувства, реакции, события. И внутри этой стены — пустота, ровная и одинаковая, настолько ровная, что даже слово «пустота» начинает казаться неточным.
Это состояние почти не содержит оттенков, не имеет глубины, и я чувствую себя как будто выключенной из жизни.

Уровень 1
Буквально несколько минут назад у меня будто выкинуло пространство из-под ног: состояние резко упало, как будто что-то внутри стремительно провалилось от горла к животу и сжалось в груди, создавая тяжесть и давление. Возникает желание совершить простое действие, потому что внутри живёт иллюзия: если сделать хоть что-то несложное и понятное, станет легче. Эта идея «должно стать легче» сама по себе активирует болезненное состояние, которое тут же расширяется, усиливается и полностью захватывает меня. Оно появилось внезапно, хотя ещё мгновение назад его не было, и я ощущаю реальное пространство, в котором трудно подобрать слова, хотя саму суть я чувствую очень ясно.
Это состояние как будто наполняет меня изнутри: оно тяжёлое, прижимающее к земле, будто понижает общий жизненный тонус и создаёт ощущение неопознаваемости, как будто это то самое пространство, где «боль молчит». Я не могу чётко увидеть, что внутри происходит, и всё сводится к острой беспомощности перед болью, к полному отсутствию влияния на происходящее. И я понимаю, что это не только про боль как симптом, а про беспомощность перед жизнью в целом: я ничего не могу сделать, ничего не могу изменить.
В этом состоянии возникает шаг в сторону позиции спасателя, о которой мы говорили вчера: из него всё время хочется улучшать мир, вмешиваться, помогать другим избежать боли, хотя себе я помочь не могу. Это точка тупика, в которой я принимаю решение, что не могу ничего сделать с болью и, шире, с жизнью. Это не про бегство, а про ощущение, что изменить ничего нельзя. Возникает отказ от того, чтобы действовать, решать, активно входить в жизнь.
Контекст становится понятнее, если вспомнить простые жизненные ситуации: любые конфликтные отношения, сложности с детьми, напряжение в школе — всё это вызывает одно и то же движение. Вместо того чтобы идти и разбираться, я замираю. При малейшей трудности хочется исчезнуть, а не вступать в контакт. Получается, что всю жизнь я ищу способы исчезнуть, потому что каждый шаг навстречу боли требует встречаться с чем-то неприятным, слышать что-то, что ранит, и действовать, даже если это вызывает дискомфорт.
Отсюда появляется стратегия ожидания: я не буду ничего делать, подожду, пока оно само рассосётся, пока другому надоест, пока кто-то проявит инициативу. Это и есть форма беспомощности, превращённая в стратегию бездействия. Причём это не просто бездействие, а базовое состояние, основанное на страхе пройти через боль. Это решение не лезть в жизнь, потому что в ней слишком много боли, и любое движение — это риск столкновения с ней. Ответственность — это боль, активность — боль, решительность — боль. И чем шире я вылезаю из своей «кастрюльки», тем больше замечаю проявлений боли вокруг.
Порой это проявляется почти комически: мы вчера сходили с ребёнком в боулинг, и я умудрилась потянуть мышцу. Но даже эта мелочь превращается в правило — стоит высунуться наружу, и снова боль. А если запутаться в отношениях или сложных ситуациях, то боль становится ещё глубже. Поэтому возникает решение минимизировать любое движение, чтобы не сталкиваться с этим.
Но вместе с общей темой боли возникает и боль разочарования в себе: я снова не справилась, снова убедилась, что не могу. Это не просто поражение, а ощущение сдачи, когда я чувствую себя слабой, неспособной пройти через трудности. Любой уход из конфликтной или проблемной ситуации сразу же активирует боль разочарования, ощущение, что я «собачка полнейшая», что я не сделала, не выдержала, не довела до конца.
Это, вероятно, гораздо глубже и связано с ранними структурами, просто сегодня оно проецируется на отношения и любые жизненные задачи. За что бы я ни взялась, стоит чему-то пойти не так, как я ожидала, я активирую разочарование в себе, дискредитирую свои действия, и это становится инструментом, который удерживает меня от реализации любой стратегии, от проявления инициативы. Я заранее знаю, что разочаруюсь, и поэтому не делаю шага.
В этом состоянии страх начала становится доминирующим — страх сделать первый шаг, куда-то двинуться, начать что-то менять. Я заранее вешаю перед собой экран, что я беспомощная, что ничего не получится. И формируется не просто страх, а почти полный запрет выходить в жизнь. Изнутри звучит решение: «не шевелись, не выходи, не взаимодействуй».
Все страхи здесь служат одной цели — подтвердить то, что я ничего не могу, что я слабая и должна разочароваться, чтобы вернуться в точку бездействия, в точку отключки. И так я живу годами: делаю круг, возвращаюсь назад, снова делаю круг, снова возвращаюсь, и каждый раз чувствую, что всё не то и я снова потерпела поражение.
Это закрепляет мотивацию застылости: нельзя двигаться, нельзя действовать, нельзя взаимодействовать с жизнью. Центральная идея — нельзя двигаться. Здесь действует решение не взаимодействовать с болью ни в каком виде. И не просто убежать от неё, а даже не попробовать рассмотреть её ближе, посмотреть, что это такое, как с этим быть, как действовать в реальности. Вместо этого я лишь касаюсь проблемы и тут же сваливаю, повторяя один и тот же цикл.

Уровень 2
Внутри поднимается тоскливое, тянущее состояние, словно хочется, чтобы меня кто-то взял на руки и унёс из этого болезненного пространства. Живёт почти прямой внутренний запрос: «Пожалуйста, пусть хоть кто-нибудь придёт и решит мои проблемы». Это ощущается болезненно, потому что за этим стоит не столько ожидание спасителя, сколько стремление, чтобы кто-то признал во мне ребёнка, увидел меня именно ребёнком, принял и удержал в этой роли.
В этой точке появляется желание, чтобы меня признали тем, кто может получать помощь, защиту и облегчение боли, не беря ничего самостоятельно. Это стремление почти наркоманского характера: я хочу, чтобы меня избавляли от боли, ограждали от трудностей, поддерживали, даже если я не делаю ни шага навстречу. И, признаюсь честно, я ощущаю это почти постоянно фоном, хотя далеко не всегда показываю это в сессиях, потому что позиция капризного ребёнка стыдна и уязвима.
Но внутри звучит именно это: «Почему ко мне никто не идёт? Почему меня никто не спасает? Почему никто не защищает меня заранее?» Это рождает боль нелюбви, потому что в этой логике любовь равна тому, что кто-то возьмёт на себя ответственность за мою жизнь, будет думать за меня, говорить, что делать и что не делать.
Так формируется устойчивая позиция ожидающего ребёнка, который ждёт, что взрослые придут, всё решат, накормят, выгуляют, сделают всё за него, а ему можно будет капризничать, и вместо наказания он получит жалость, мягкость и внимание. В этой фантазии есть элемент безнаказанности: можно не отвечать за свои действия, потому что максимум — слегка пожурят, и даже этого я почти не боюсь. Основной страх — что меня бросят, и именно чтобы этого не произошло, я бессознательно пытаюсь привязывать людей к себе.
Появляется ожидание, что обязательно найдётся очередной «кто-то», кто возьмёт на себя мою жизнь, сделает за меня всё трудное, защитит и снимет ответственность. Здесь важнее всего даже не реализация, а само стремление попасть в эту точку, где можно полностью повесить себя на другого и перестать отвечать за себя.
Формируется фантазия полной неотторгаемости: что бы я ни делала и как бы ни вела себя, меня должны продолжать опекать, принимать, не отказываться и не отпуска́ть. Поэтому здесь возникает яркая боль предательства — это именно боль отказа другого человека участвовать в этой игре, где я остаюсь ребёнком, а он становится тем, кто несёт за меня всё.
В этой точке «переваливание ответственности» становится активным процессом: «возьмите за меня, сделайте за меня, решите за меня». Даже тема болезни начинает играть здесь особую роль, потому что болезнь позволяет легитимно отказаться от ответственности и ещё сильнее закрепиться в роли нуждающегося ребёнка.
Тем не менее суть остаётся прежней: я хочу, чтобы меня избавили от необходимости отвечать за своё поведение, выборы и намерения. Я отказываюсь брать ответственность, и именно это положение формирует всю структуру уровня.

Уровень 3
В голове возникает почти полная пустота, и редкие мысли летают, как молекулы в газе, не связываясь ни с чем. Ощущается, что я как будто не имею отношения к происходящему и должна что-то придумать, но это выражается в аморфном, расплывчатом состоянии, которое трудно описать. В нём есть лёгкий пофигизм, желание подавить чувствительность, отключиться от любых ощущений и улететь в пространство, где нет контакта с реальностью. Это состояние становится почти намерением, потому что внутри буквально выстраивается структура избегания: намерение не чувствовать, намерение отказаться от взаимодействия с болью и от ответственности.
Вместо осознанного взаимодействия с болью появляется идеалистичная идея «чувствовать радость», как будто это должно заменить всё остальное. В этой точке вспоминается, как в периоды бегства или эмоционального истощения я очень остро реагировала на новизну впечатлений. И становится понятно, что желание сбежать от реальной боли превращается в стремление создавать маленькие эйфорические туннели, куда можно уйти вниманием.
Только сейчас я в полной мере понимаю, почему люди так часто путешествуют: новизна впечатлений, смена кадров, смена стран — это способ уйти от чувствительности, переключить внимание на внешнюю стимуляцию. То же самое дают алкоголь, наркотики, фильмы, книги, новые знакомства, восхищение другими людьми. Всё это создаёт точки эмоционального переключения, которые позволяют не чувствовать текущее состояние.
Основное страдание, которое я сейчас переживаю, связано с тем, что у меня нет новизны, нет возможности переключиться, и я вынуждена оставаться в текущем моменте, что вызывает внутреннюю боль и ощущение застревания. Внутри всё время возникает тяга включиться во что-то новое, что захватит внимание и вытащит из настоящего. Это не про драйв и не про удовольствие, а про необходимость найти любой «туннельчик» наружу, любую возможность уйти с головой в другое пространство.
Когда этого нет, возникает боль неполноценности жизни. И речь идёт не о фантазиях или глюках, а о реальных процессах: поехать в новое место, познакомиться с кем-то, прочитать новую книгу, изучить что-то интересное, даже погрузиться в работу, если она способна увести меня в состояние другого фокуса внимания. Всё, что может увлечь, становится способом уйти.
На этом фоне собственная жизнь воспринимается как рутинная, надоевшая, опостылевшая. Возникает прямое желание сбежать из неё через любые доступные каналы внимания. Это становится намерением — создавать маленькие комнаты внутри сознания, куда можно уходить, переключаясь от того, что я чувствую в реальности.
Центральная идея здесь формируется очень чётко: не чувствовать то, что есть, и чувствовать что-то иное, более яркое, более приятное, более живое.
Влюблённость становится идеальным вариантом, потому что она даёт сразу и новизну, и приключение, и эмоциональную насыщенность. И главное — она долго удерживает внимание. Именно поэтому такие состояния становятся ловушками: когда новизна заканчивается, приходит сильное разочарование.
Сейчас особенно ясно раскрывается программа, связанная с Богданом: он постоянно обеспечивал мне новизну, эти качели, эмоциональные скачки, странные истории с родственниками и бесконечные ситуации, которые занимали внимание. Это была та же логика — он давал мне новый «кадр», новый туннель, новую точку переключения, где можно было не чувствовать своё настоящее состояние.

Уровень 4
Возникает ощущение, будто меня резко повело, голова слегка кружится, и появляется сильное желание уйти физически — не пересесть, а именно выйти из помещения, уйти куда-то в пустоту, как будто сама мысль «не быть здесь» становится очень настойчивой. Это ощущается как внезапный, резкий дискомфорт от того, где я нахожусь и что вокруг происходит. Состояние неприятное, и в нём есть ощущение очень лёгкой, но ощутимой паники, когда надо что-то делать, но совершенно не ясно что именно. Это не страх и не замешательство; скорее, как будто вот-вот закончится воздух.
Появляется странная реакция на любые внешние раздражители, будто они усиливают уязвимость и напряжение, и внутри живёт желание выключить звуки, свет, любые сенсорные сигналы — остаться в полной депривации. Внешний мир начинает восприниматься как что-то, что усиливает внутренний дискомфорт, и чем больше контакта с ним, тем сильнее возникает ощущение, что вся жизнь становится несовместимой с физическим существованием. Появляется острое желание отключиться от всего, спрятаться за толстый забор, не видеть, не слышать, не знать об окружающем.
Любой сигнал из мира — даже комар, залетающий в окно, — воспринимается как болезненное вторжение. Минимальный контакт с внешним вызывает усиление паники, как будто всё пространство становится слишком резким, слишком громким, слишком ярким. И за этим стоит одна доминирующая боль — я не могу схлопнуться в абсолютную темноту, перестать всё воспринимать, исчезнуть из мира ощущений. Хочется сказать реальности: «Мир, выключись. Пожалуйста, выключись».
Внутри возникает фантазия о полном покое — о капсуле темноты, где нет ни одного сигнала, где я могу исчезнуть, погрузиться в тишину и перестать ощущать любые внешние и внутренние стимулы. На этом фоне даже едва заметные взаимодействия с миром становятся болезненными: комар, шаги, звук, мелькание света — всё превращается в маленький толчок, который вновь усиливает желание отключиться.
Центральная идея этого уровня постепенно проявляется: выключить реальный мир, выключить способность воспринимать внешние сигналы, обрезать любые каналы взаимодействия. Это превращается в намерение — реально выключить восприятие, обесчувствовать себя настолько, чтобы переход на ещё более низкую точку был возможен.
Интересно видеть, насколько узнаваем этот процесс: я действительно проживала подобные состояния, когда каждый малейший импульс из внешнего мира воспринимался как усиление боли, как отвлечение внимания, как давление, от которого хотелось спрятаться в полной сенсорной тишине.

Уровень 5
Здесь появляется состояние, которое трудно описать иначе, чем как ощущение невозможности жить, невозможности существовать в теле, ощущение отчаяния из-за самого факта того, что я живая и что-то чувствую. Это воспринимается как что-то неправильное и болезненное, будто тело — помеха, источник непрерывного раздражения, которое дышит, болит и требует внимания. Возникает желание выключить всё, чтобы оно работало автоматически, чисто и гладко, без участия сознания.
Внутри проявляется агрессивность ко всем проявлениям собственных чувств, ко всем болезненным точкам, и эта агрессивность направлена не наружу, а на себя. Здесь нет разделения на «болезнь — это не я»; наоборот, всё, что болит, воспринимается как часть меня, которую я больше не хочу чувствовать. Это вызывает неприязнь к телу и к любым симптомам, как будто они задолбали настолько, что нужно их уничтожить.
Но эта агрессия не о конкретной болезни. Здесь речь идёт о стремлении уничтожить саму способность чувствовать болезненное, уничтожить восприятие боли как таковой, выключить голову. Я замечаю, как в этой точке полностью исчезает внешний мир, словно я его отбрасываю. Проблемой становятся не события вокруг, а мои реакции на них, и эти реакции хочется уничтожать, стирать, выжигать, хотя сделать это невозможно.
Возникает полная беспомощность относительно внешнего мира, и она воспринимается как аксиома: ничего там изменить нельзя, взаимодействовать невозможно, идти вовне даже не обсуждается. Даже перспектива найти врача и начать лечение в этом состоянии кажется недоступной. Всё сводится к замкнутому пузырю, в котором существует только тело, симптомы и внутренняя борьба.
Вся логика сужается до одной задачи — «что-то сделать с собой», и это «что-то» выглядит как разрушение: вырубить, выгрызть, вырезать, задавить, смять, вытолкнуть. Это напоминает механическое насилие над телом: если болит мышца — мять; болит желудок — давить; болит голова — давить сильнее; болит душа — бить грушу. Возникает импульс бесконечно воздействовать на себя, как будто сила должна победить бессилие.
В этот момент тело становится единственным объектом, к которому есть доступ: больше ничего не чувствуется. Если в отношениях — давить свои реакции, пить, отвлекаться; если в эмоциях — подавлять; если в физическом состоянии — воздействовать на тело любыми средствами. Это превращается в прямое антибережное отношение к себе, почти садистское, когда хочется нагружать, мять, напрягать, лишь бы не чувствовать внутренней беспомощности.
Но чем сильнее я пытаюсь воздействовать на себя, тем больше вырастает бессилие. Возникает ощущение, что я бегу внутри колеса, как белка, создавая давление, которое в итоге становится невыносимым и требует сброса. И это напряжение растёт до такой степени, что в нём начинает формироваться ожидание большой отлучки — какого-то полного отключения сознания, которое погасит всё.
Цикл становится очень узнаваемым: агрессия → давление → бессилие → ещё большее давление → ожидание отключки. Любой симптом воспринимается как враг, которому нельзя уступать. Причём любые мелкие боли кажутся угрозой, а более крупные проблемы вообще не осознаются — как будто они «не болят», значит их нет. Внимание цепляется за минимум дискомфорта и раздувает его до масштабов катастрофы.
В этой точке даже беспомощность понимается через призму бессилия: я не просто беспомощная — я действительно не могу выключить боль, и это делает состояние почти невыносимым. И когда я говорю «беспомощность», я ощущаю это буквально: не метафорически, а как реальное, телесное, эмоциональное бессилие, от которого я пытаюсь избавиться ещё большей силой, но не могу.

Уровень 6
Здесь возникает состояние замешательства и очень плотной беспомощности, будто внутри что-то провисает, и я не могу собраться. Чувство напоминает трамплин: я стою на краю и должна куда-то прыгнуть, но не знаю куда, и этот потенциальный прыжок воспринимается как стремление нырнуть в счастливый идиотизм, закрыть глаза и провалиться в воду, исчезнув из чувствительности.
Возникает зависть к тем, кто способен на такую отключку. Появляется обида и неприязнь: у них получается, а у меня нет; им повезло, а для меня это недоступно. Это болезненное ощущение, сопровождаемое злостью, потому что я уверена — сама по себе я туда не провалюсь. Мне нужен кто-то, кто приведёт меня в эту отключку, кто станет проводником, кто буквально протащит меня туда.
Из-за этого появляется бессознательная тяга искать людей максимально «плинтусного» уровня, тех, кто способен утащить меня в состояние снижения. Сейчас у меня хватает сознательности, чтобы не реализовывать это намерение на полную, но всё равно оно ощущается как глубокая динамика. Тренинги, странные компании, дружба с людьми, тянущими вниз, — всё это раньше служило одной цели: в едином порыве уйти в отключку, в коллективный идиотизм.
Когда я вспоминаю о недавних ситуациях, вижу, что в первый момент это воспринималось как общение, как энергия группы, как «нас хотят, мы вместе», но на самом деле это была отлаженная структура провала. И хотя сейчас я осознанно избегаю этого, подспудное стремление искать отключку через других остаётся.
Появляется установка: сознание мешает. Я вижу, как у других людей отключается критичность, как они уходят в иллюзорное состояние, и понимаю, что сама не могу сделать этого добровольно. Я вижу, что происходит даже с близкими людьми, как их ведут, как они сбегают, и мне больно от того, что моё сознание остаётся включённым. Внутри формируется намерение стать счастливым идиотом, но не за счёт себя, а за счёт присоединения к другим, к группе, которая меня туда утащит.
Появляется мысль, что «миллионы мух не могут ошибаться»: если присоединиться к массе, где все отключены, то можно раствориться и перестать быть собой. С Богданом это проявлялось особенно ярко — с ним я превращалась в дурочку, проваливалась на его уровень и теряла способность критически мыслить. Стоило выйти из контакта, и критичность возвращалась.
Другие люди становятся триггерами, которые помогают мне провалиться ниже. Внутренне я ощущаю себя как медуза — инертную, мягкую, почти без костей. Чтобы упасть, меня нужно подтолкнуть, прогнуть, утянуть вниз. Сама я не проваливаюсь, но если рядом есть кто-то, кто несёт деструктивный импульс, я могу зацепиться за него и уйти в это состояние.
Именно поэтому я ищу тех, кто может утащить меня в деградацию. Пиво я тоже не пью одна — мне обязательно нужен кто-то рядом. Для деструктива мне всегда нужна компания; для конструктивных же процессов она не нужна вообще, я легко путешествую одна, могу ходить, гулять, отдыхать без проблем. Но для падения мне обязательно нужен другой человек.
Я замечаю, что активно ищу вокруг себя «билов» — людей, которые могут протянуть мне руку вниз, не вверх, а именно вниз, в состояние деструкции, в отключку, где можно стать счастливым идиотом. Это ощущение напоминает электронно-дырочную проводимость: я как пустота, как «дырка», которая хочет присоединиться к общему ядру, к общей деградации, чтобы перестать быть собой и раствориться в коллективном небытии.

Уровень 7
Возникает ощущение удовлетворённости, смешанное с дискомфортом, словно деваться некуда, и это безысходное «некуда выйти» ощущается как маленькая внутренняя коробка, внутри которой я зажата вместе с этим состоянием. Пространство сужается до такой степени, что кажется: ничего невозможно, никаких вариантов нет, и реальность напоминает точку остановившегося времени. Будто завтрашнего дня не существует, и даже воображение не способно создать временной ресурс для каких-либо процессов.
Появляется чувство, что я существую не в комнате, а в крошечной коробочке, границы которой не чувствую, но знаю, что она ограничивает всё моё восприятие. Это не желание вырваться наружу — здесь нет импульса пробить стены, потому что они не внешние; это ограничение создано изнутри. Возникает болезненное ощущение исчезнувшего жизненного пространства, как будто мои границы жизни сжались до минимального диапазона.
Становится ясно, что я способна только на серии мелких движений: дотянуться до телефона, сделать несколько бытовых действий, сходить в туалет. Это воспринимается как предел возможностей, и одновременно приходит мысль, что большего мне, может быть, и не нужно. Жизнь сворачивается до набора автоматических действий: встать, выпить кофе, поговорить, немного погулять. Всё это ощущается как хождение по кругу, как прогулка по маленькому тюремному двору, из которого невозможно выйти.
Это ограничение ощущается крайне серьёзным, почти бетонным, и оно формирует точку самоограничения: двигайся только по тем дорожкам, где не больно. В этом есть перекличка со вторым и третьим уровнями, где любое взаимодействие с миром воспринималось как болезненное. Здесь же мир не просто болезненен — он фактически отсутствует. Его нет как опции. Есть только собственный лабиринт дорожек, где можно ходить по замкнутой траектории, и эта замкнутость начинает восприниматься как «благополучная жизнь».
Если смотреть только под ноги и не поднимать взгляд, кажется, что всё хорошо. Но внутри всё равно остаётся тонкое ощущение «нехорошо», которое прорывается сквозь броню отключки. Это остаточное восприятие, тонкая критичность, которую приходится активно подавлять. Любой намёк на сомнение — что жизнь может быть шире, глубже, что могут существовать иные состояния — воспринимается как угроза. Поэтому внутренний голос снова и снова убеждает: «У тебя же всё хорошо. Посмотри, как ты живёшь. Тебе хватает денег, у тебя есть дом, велосипед, прогулки, пара подружек. Чего тебе ещё нужно? У тебя всё есть. Останавливайся».
Это создаёт образ идеализированной, роботизированной жизни, где каждая оставшаяся проблемная точка должна быть «подлечена», чтобы окончательно закрепить состояние «всё хорошо». Парадокс в том, что это состояние поддерживается не только мной, но и обществом — большинство людей транслирует тот же набор идей: «Расширение жизни ни к чему. Зачем тебе больший мир? Это опасно, хлопотно, энергозатратно. Живи тихо, аккуратно, безопасно. Сохраняй свой маленький домик, маленький садик, маленькую жизнюшку — и будет хорошо».
Любые сомнения в этой системе, любое желание выйти за пределы, что-то осознать, почувствовать или изменить подавляется мной и моим окружением почти автоматически. Это поддержание отключки через постоянное убеждение, что всё и так прекрасно, что проблем нет, что это и есть нормальная жизнь.
Центральная идея - Тотальное поддержание состояния отключённости через убеждение, что «всё хорошо», и через максимальное сужение жизненного пространства, доведённое до минимума, где любое проявление боли подавляется, а сама идея движения или изменений отвергается.

Уровень 8
Возникает ощущение, что я почти не чувствую себя, словно внутренний контакт выключен, и это подобно резкому рубежу, когда исчезает привычное ощущение собственного «я». Появляется состояние непонимания, замешательства, потерянности, и я осознаю, что не могу разобраться не только в происходящем, но и в самом состоянии, в котором нахожусь. Возникает впечатление, что я утратила ориентиры, потому что долго собирала пазл жизни, выстраивая зоны, где «не больно», и формируя пространство, в котором можно было хоть как-то удерживать ощущение благополучия, а теперь этот пазл будто разлетелся, как будто внутреннее бессознательное само выключило всю конструкцию.
Появляется ощущение сильной дезориентации: я не понимаю, что происходит, почему это произошло, что я делаю и делаю ли вообще что-то правильно. Это состояние воспринимается как полная утрата контроля над собой и над обстоятельствами, и я фактически не различаю, где мои действия, а где просто инерция. Управлять собой я давно не пыталась; сейчас же возникает впечатление, что я не могу удержать даже минимальный внутренний порядок, который раньше позволял собирать картинку «хорошей жизни». Возникает тупик — не в смысле конкретного решения, а в ощущении невозможности сделать шаг, потому что я не понимаю, что делать, куда двигаться, что менять.
Состояние напоминает потерю сил на поддержание всей прежней конструкции. Как будто было перекрыто слишком много «наличников», слишком много частей реальности заглушено, и теперь эта система просто не выдержала. Возникает внутренний сброс: я не понимаю, что произошло и почему, и в этом непонимании оказываюсь полностью дезориентирована, как будто вышла за предел собственной компетенции, как будто моя жизнь больше ко мне не относится и вообще вышла из зоны моего влияния.
Возникает желание скинуть с себя ответственность в максимально широком смысле — не просто переложить часть задач, а отдать всю жизненную траекторию кому-то другому, чтобы другой думал, решал, направлял, строил и жил вместо меня. Это напоминает отказ от личности и начало перехода в состояние марионетки: сначала через беспомощность, а затем через признание тотального поражения и утрату самостоятельности. На предыдущих уровнях я ещё хоть как-то «шуршала» через свою беспомощность, а здесь появляется ощущение, что я уже полностью в чужих руках, и это переживается как новый уровень падения.
Появляется странное переживание — как будто хочется «свалить», исчезнуть, но некуда, потому что куда бы я ни пошла, я везде тащу себя — и это становится главным препятствием. Появляется внутренний враг, которым оказываюсь я сама, потому что я не могу убежать от собственного состояния. Возникает желание направить все усилия на бегство, причём не от конкретной боли, а от самой реальности, от необходимости жить, взаимодействовать, организовывать что-то.
Здесь полностью включается парадигма «улучшения обстоятельств»: если изменить контекст, то изменится и состояние. Это может быть что угодно — переезд, новая работа, новая среда, другой город, другая квартира. Появляется убеждённость, что моё состояние напрямую зависит от контекста и может улучшиться только через его изменение. Но эта идея в конечном счёте рушится, потому что при переходе из точки А в точку Б оказывается, что дискомфорт остаётся со мной, и сколько бы ни менять внешний мир, внутреннее состояние не меняется. Это приводит к глубокому разочарованию в деятельности вообще и в любых попытках расширить жизненное пространство.
Возникает жесткое переживание, что смысл в расширении отсутствует, а сама жизнь будто перекрыта. Существование воспринимается как набор действий, не меняющих внутреннее переживание, и появляется ощущение, что дальнейшие усилия бессмысленны. Я чувствую, что есть ещё какой-то скрытый затык, который пока не поддаётся проговариванию, но именно он формирует это состояние полной дезориентации и невозможности продолжать.

Центральная точка
И здесь я фактически прихожу к идее, что в моей психике существует устойчивая структура, которую я сама переживаю как проблему: это связка «здоровье — одержимость», и именно она определяет моё движение от точки А к точке Б. Точка А — это состояние, в котором я нахожусь сейчас, а точка Б — это желаемое состояние, в которое я стремлюсь попасть. Но парадокс в том, что всё, что я предпринимаю во внешнем мире, пусть даже и влияет на моё состояние, тут же мною же нивелируется, чтобы сохранить привычную внутреннюю конструкцию. Получается, что любые реальные действия, происходящие в большом внешнем мире, почти не меняют моего субъективного состояния, а значит, внутри формируется вывод, что внешние действия бессмысленны, что нет необходимости ничего делать в этом мире, если это всё равно не приводит к внутреннему изменению.
Отсюда возникает идея сосредоточиться исключительно на своём состоянии, погружать туда всё внимание, постоянно его анализировать, контролировать, регулировать, удерживать в паузе и в тем самым бесконечно заниматься внутренним «ремонтом». Поскольку действия в реальности я сама себе уже «отрезала», то улучшение состояния превращается в тот самый бесконечный внутренний процесс, которым мы здесь и занимаемся. И если действия в реальности не дают субъективного результата, то возникает убеждение, что проблема находится исключительно «в голове», а значит, нужно заниматься не миром, а собой, своим состоянием, своим внутренним носителем.
Причём внутри есть ощущение, будто «башня сломана», потому что я постоянно поддерживаю вниманием состояние дискомфорта — не одной конкретной боли, а широкого внутреннего фона, состоящего из недовольства собой, недовольства своим состоянием, ощущения бессмысленности, переживания, что ничего радостного не происходит. Я поддерживаю это состояние своим же вниманием, буквально подпитываю его. И в какой-то момент я дошла до ключевого понимания: я сама создаю и удерживаю убеждение, что радость возможна только в каком-то идиотском, отлючённом состоянии, где нет сознания и нет восприятия боли, тогда как сама по себе радость в жизни оказывается недоступной.
Здесь проявляется ещё один важный момент: снаружи меня часто воспринимают как жизнелюбивого, оптимистичного и витального человека, как будто во мне много энергии и движения, но это внешнее впечатление скрывает постоянное внутреннее подавление дискомфорта. И если посмотреть честно, то большая часть моих переживаний — это тонкая, но непрерывная неудовлетворённость любым состоянием, в котором я нахожусь. По сути, нет такого состояния, про которое я могла бы сказать: «да, оно действительно о’кей». И это становится центральной идеей в этой точке — я удерживаю себя в постоянном внутреннем несогласии с собой, с тем, что чувствую, с тем, как живу, с тем, что есть сейчас.

У меня постоянно в голове присутствует представление о некоем эталонном состоянии детства, и любое моё реальное состояние воспринимается как «достаточно хорошее», но при этом не соответствующее этому внутреннему идеалу. В качестве эталона я держу образ абсолютного, безупречного счастья — состояние полной отключённости, лёгкости, детской жизнерадостности, когда нет боли, нет напряжения, нет усилия и нет необходимости что-либо выдерживать. И пока я воспринимаю себя, свои структуры, собственные реакции, реальный контекст жизни, я уже не соответствую этому эталону и автоматически оказываюсь «недостаточно счастливой». Получается, что я не столько в плохом состоянии, сколько в состоянии постоянной внутренней претензии к себе за то, что я не достигла этой абсолютной радости.
Я действительно всё время говорю себе, что должна быть счастлива: когда выхожу на солнце, когда глажу животное, когда общаюсь с подругой или делаю что-то приятное. И если сравнивать диапазон моих эмоций, то объективно я нахожусь где-то в среднем, у меня нет затяжных депрессий, я получаю удовольствие от еды, сна, общения, движения, но при этом всё оцениваю через призму отклонения от внутреннего стандарта. Мне плохо не потому, что плохо, а потому, что «не настолько хорошо, как должно быть». Я постоянно держу в себе установку, что обязана к этому идеалу прийти, что эталонное состояние счастья должно быть нормой, и любое отклонение от него воспринимается как недостаток и как основание упрекать себя.
Здесь же проявляется важнейшая мысль о том, что я по сути никогда не стремилась быть взрослой. Ответственность для меня всегда оставалась чем-то внешним, чем-то, что должны взять другие, потому что в моём восприятии быть взрослым — это быть несчастным, напряжённым, перегруженным проблемами. Это восприятие активно транслировалось мне в детстве, и я унаследовала установку: взрослость равна несчастью. Поэтому любое столкновение с реальностью, с необходимостью решать проблемы, делать выбор, выдерживать последствия, воспринимается не просто как трудность, а как состояние, в котором невозможно быть счастливой по определению.
Именно поэтому у меня сформировалась идея не просто помнить детство, а удерживать его как эталон, как искажённый идеальный образ, от которого я отказываюсь отходить. Причём я опираюсь не на реальное детство, а на несколько ярких эпизодов счастья, которые мой ум объединил в одну идеализированную картинку. Эта картинка стала критерием оценки всей дальнейшей жизни. Интересно, что память о боли из детства почти отсутствует — я начала замечать болезненные состояния только в последние годы, а раньше всё, что было тяжёлым или неприятным, как будто вырубалось из восприятия. Я помнила только моменты покоя, расслабленности, эйфории, а всё болезненное словно замазывалось и исчезало.
Поэтому моё внимание автоматически тянется туда — к этим счастливым моментам, к этому образу, к иллюзии эталонного детства, которое нужно воссоздать в каждом текущем моменте. Отсюда рождается одержимость поиском состояния, максимально близкого к этому идеалу, и стремление уничтожить всё, что мешает быть «такой же счастливой, как тогда». Логика выглядит так: если у меня было счастливое детство, значит я умею быть счастливой; если сейчас я несчастлива, значит что-то сломалось во мне; нужно найти это повреждение и устранить его — и тогда счастье вернётся. Вся моя вина, все мои претензии к себе, все внутренние наказания исходят из попытки восстановить этот эталон.
И сегодня, проговаривая всё это, я вдруг увидела, что по сути никогда по-настоящему не жила как взрослый человек. Я всегда стремилась оставаться в блаженном детском состоянии, и именно эта установка провела меня через все этапы выполнения программы. Я увидела множество жизненных ситуаций, где я буквально следовала этому сценарию, и у меня внутри всё пошевелилось от ясности. Сейчас я чувствую, что я даже не понимаю, что значит быть взрослой и ответственной; взрослость кажется мне ролью, детской игрой, чем-то внешним, что можно имитировать, но не проживать. И большая часть моего состояния — это ощущение детской глупости, детской беспомощности, которая так и не перерастает в взрослую самостоятельность.

Ответный имплант

Что мне внушает этот имплант
Этот имплант внушает мне ощущение идеализированной чистоты — какой-то лёгкости, прозрачности, правильности, к которой я должна стремиться и которую обязана постоянно воспроизводить. Одновременно с этим он внушает драматизированное переживание «грязи», будто существует чёткое разделение на правильное, чистое пространство и всё остальное, что автоматически считается неправильным и болезненным. Это восприятие создаёт идеализированную картинку детского мира: что всё должно быть лёгким, понятным, простым, лишённым сложности и боли, и что именно туда нужно бежать, чтобы чувствовать себя хорошо.
Имплант заставляет постоянно возвращаться к этому образу «чистой» реальности, в которой всё правильно, всё работает по идеалу, всё соответствует представлениям о любви, дружбе, доброте, красоте, и где любые сложности воспринимаются как нарушение внутреннего стандарта. Даже в отношениях — с мужчинами, женщинами, друзьями — имплант стремится не к реальному взаимодействию, а к созданию красивой картинки, где все роли заранее распределены, где всё гармонично, и где никто не проявляет «некрасивых» сторон. Он запрещает видеть людей такими, какие они есть, с их программами, целями, реакциями; вместо этого он принуждает меня встраивать их в заранее придуманную схему, в идеальный подростковый роман, в искусственно собранную дружбу «по учебнику».
Чтобы удерживать эту картинку, имплант требует постоянного отказа от реальности, от восприятия настоящего момента, от признания того, что люди бывают разными и что отношения требуют реальных усилий. Он внушает, что реальность мешает, что она слишком грубая, болезненная, несовершенная, и поэтому её нужно игнорировать, искажать, заменять фантазией, отключаться от её сигналов. Любое столкновение с реальностью вызывает боль, потому что показывает: идеальной картинки нет и никогда не будет. Это переживается как поражение, как удар, как разрушение того идеального мира, который я всё время строю. Поэтому имплант требует уничтожать точное восприятие, выключать сознание, снимать чувствительность и любое прямое видение происходящего.
Он же внушает, что единственное состояние без боли — это состояние полного совпадения реальности с картинкой. Стоит хотя бы на мгновение почувствовать, что что-то совпало, что кто-то сказал «правильную» фразу или сделал «правильное» действие, — возникает всплеск эйфории, ощущение счастья, облегчение. Но как только совпадение исчезает, возвращается острая неудовлетворённость, ощущение грязи, несоответствия и внутренней вины, что «я опять не дотянула», «я опять не испытала то, что должна была испытать».
К чему меня принуждает этот имплант
Он принуждает меня постоянно отключаться от реальности, держать ориентир на очередную идеальную картинку и находиться в состоянии одержимости этим внутренним стандартом. Имплант заставляет отслеживать каждое своё действие, каждое чувство, каждую эмоцию на соответствие или несоответствие идеалу, создавая непрерывную оценку: «здесь совпало», «здесь не совпало». Он принуждает избегать правды, избегать прояснений, избегать реального контакта — потому что правда разрушает картинку, а реальность всегда больнее фантазии.
Он формирует внутренний запрет на прямое восприятие: запрещает воспринимать простые сигналы мира — тепло, холод, удовольствие, боль, контакт — прямо, без фильтра. Любой опыт мгновенно проходит через призму соответствия идеалу: «я должна почувствовать вот это; почувствовала ли я это достаточно? если нет — со мной что-то не так». Это формирует враждебность к реальности, потому что реальность всегда разрушает идеал и всегда приносит боль от несоответствия.
Имплант заставляет меня подавлять не только свои реакции, но и реакции других, если они не вписываются в картинку. Он вынуждает меня «впихивать» реальных людей в нереальные ожидания, а если они не вписываются, то либо отвергать их, либо отключаться от себя, чтобы не чувствовать боли несоответствия. По сути, имплант принуждает меня строить не жизнь, а бесконечную декорацию — искусственный мир, в котором всё «правильно», но ничего реального нет.
Что этот имплант запрещает
Прежде всего он запрещает прямое, непосредственное восприятие мира — без искажений, без оценок, без идеализации. Он запрещает ощущать реальность такой, какая она есть, и запрещает видеть людей такими, какие они есть. Он запрещает воспринимать даже простые вещи — еду, тепло, прикосновение, радость, усталость — прямо; всё должно проходить через искажающую призму ожиданий.
Он запрещает видеть правду — в себе, в людях, в мире — и запрещает принимать свои чувства как реальные и допустимые. Он запрещает действовать из реальности, запрещает строить настоящие отношения, запрещает развивать взрослость, ответственность, самостоятельность. Он запрещает контактировать со взрослым миром так, как он устроен, и вместо этого требует заменить реальность фантазией, образом, эстетизированным идеалом.
Точки привязки и установки
Точки привязки этого импланта лежат прежде всего в семейном контексте, в раннем восприятии взрослой жизни как тяжёлой, страшной, лишённой радости. Я получила послание «не взрослей», «не становись такой, как взрослые», и одновременно — идеализированную детскую картинку жизни, сформированную через книги, истории, модели поведения, в которых взрослость была либо пугающей, либо унылой, а детская чистота — эталоном. Отсюда взялась идея о благородстве, рыцарстве, высокой чувствительности, искажённая уверенность, что «хороший человек не может слушать плохую музыку», что чувства должны быть высокими, а жизнь — возвышенной.
Всё это формировало стремление отделить себя от реального мира, уйти в комнату из слоновой кости, жить в идеализированном внутреннем дворце, откуда можно выходить только для того, чтобы подобрать подходящих людей и снова удалиться. В реальности же это превращается в имплант позиции игрока, который не живёт, а строит идеальный мир по внутреннему чертежу, отвергая всё, что этому чертежу не соответствует.

Приобретённый имплант

Что мне внушает этот имплант
Этот имплант внушает мне устойчивое представление о себе как о человеке, у которого «по умолчанию всё плохо», и эта формулировка сводится к ощущению собственной ничтожности, будто внутри меня закреплена мысль: «я — ничтожество». Это не просто эмоциональный фон, а навязанный способ самовосприятия, который заставляет скрывать это ощущение, бороться с ним, изгаляться, придумывать способы не сталкиваться с ним напрямую и постоянно что-то делать с собой, чтобы не видеть, не осознавать и чтобы никто другой не увидел этого.
Именно эта идея «постоянно что-то делать с собой» задаёт весь мой способ движения по жизни. Я ставлю цель, достигаю её, и в каждой точке чувствую, что всё равно остаюсь ничтожеством, которое пытается доказать себе обратное. Мне необходимо создавать цели, движения, задачи, потому что в процессе достижения я забываюсь: я перестаю чувствовать свою ничтожность просто потому, что что-то делаю. Сам факт действия временно отключает это переживание. Любая деятельность становится способом не чувствовать себя никем. Я могу выполнять реальные дела, могу уходить в работу, могу придумывать новые задачи, могу даже создавать искусственные проблемы — болезнь, необходимость «наладить отношения», проблемы в работе, нехватку знаний — чтобы только было куда двигаться.
Имплант внушает, что пока я движусь, что-то делаю, что-то достигаю, я молодец. А если я останавливаюсь, если я просто пытаюсь быть, если я хочу жить без напряжения и без цели, то я мгновенно падаю в это состояние внутренней пустоты, в переживание собственной никчёмности. Стоит «остановить ноги» — и состояние ничтожества возвращается мгновенно. Это формирует постоянную одержимость движением.
К чему этот имплант меня принуждает
Он принуждает меня постоянно куда-то бежать, двигаться, ставить цели — реальные, вымышленные, мелкие, огромные, любые. Я не могу просто провести день дома в спокойствии: через несколько минут простоя включается болезненное переживание, и мне нужно схватиться за телефон, заняться готовкой, поехать в магазин, выйти из дома, найти любую активность, даже если она бессмысленна. Состояние без цели превращается для меня в боль. Внутри импланта движение само по себе становится наркотиком, способом не чувствовать себя пустой, никакой, несуществующей.
Если настоящей глобальной цели нет, имплант заставляет её выдумывать. Это могут быть цели «выздороветь», «разобраться со здоровьем», «исправить проблемы», «заработать деньги», «наладить отношения». В любых обстоятельствах мне нужно движение, и если нет реального повода, я его создаю. Он меня буквально заставляет жить в непрерывном беге.
Что этот имплант запрещает
Имплант запрещает мне остановиться. Он создаёт страх перед остановкой настолько сильный, что я почти не позволяю себе переживать состояния покоя. Он запрещает прекращать движение и запрещает смотреть в боль, потому что для того чтобы увидеть боль, нужно остановиться, а остановка — это именно то, что имплант делает невозможным.
Он запрещает мне быть в состоянии «просто я». Запрещает мне чувствовать себя ценной вне движения. Запрещает мне концентрироваться, замедляться, проживать реальность. Он формирует парадигму: движение — это спасение и иллюзия ценности; остановка — это возвращение в ничтожность и боль.
Это не социальное «я никто», а внутреннее, глубинное чувство собственной никчёмности, ощущение, что я «никакая», что я ничего не стою в собственных глазах. Я смотрю на себя как на некое униженное, плинтусное состояние, где любые паузы открывают доступ к этой боли. Поэтому страшнейшие состояния для меня — это одиночная камера, паралич, ситуация, где я не могу двигаться. Простое физическое движение — выйти из дома и идти — мгновенно даёт облегчение, а сидеть на месте — мучительно.
Имплант не позволяет остановить процесс даже тогда, когда мне говорят: «остановись». Я продолжаю выполнять программу механически.
Точки привязки импланта и установки, сформированные в этих точках
Здесь важно ощущение превосходства, которое мы уже много раз рассматривали. Пока я двигаюсь, думаю, делаю, бегу — я могу переворачивать для себя картинку: я сбежала от боли, а значит, я молодец, я о'кей. В последнее время я особенно сильно это замечаю: пока я что-то делаю, я в порядке; если здоровье позволяет мне действовать, значит, я в порядке. В этом есть и страх: если я остановлюсь, если перестану делать, я окажусь в замкнутой ситуации, где мне будет некуда двигаться. Я убеждена, что в таком состоянии я могу сойти с ума. Эта убеждённость давно сидит во мне, и она определяет моё поведение.
Страх болезни тоже связан с этим имплантом: если я буду болеть и не смогу действовать, я потеряю возможность бежать, а значит, потеряю единственный способ не чувствовать свою внутреннюю пустоту. Поэтому любая болезнь воспринимается панически: не как реальная угроза, а как опасность утраты способности двигаться. Я могу игнорировать проблемы, которые не мешают мне идти, но если что-то угрожает самой возможности движения — это вызывает ужас.
Здесь же закреплена идея, что смысл существует только в действии, что я обязана быть полезной — людям, миру, себе. Я меряю поступки через призму пользы, прагматизма, усилия. Когда я полезна, я чувствую, что могу позволить себе каплю превосходства и сказать себе: «ну вот, хотя бы так ты не ничтожество». Это формирует необходимость постоянно приносить пользу, потому что «бесполезная» я автоматически превращаюсь в несуществующую, никому не нужную, ничтожную. Я себе не нравлюсь, пока не делаю что-то полезное, и внутри сформированы десятки критериев, заставляющих подтверждать свою ценность через действие.

Общее резюме документа

Документ представляет собой последовательное и глубинное исследование множества внутренних механизмов, которые определяют восприятие, самоощущение, структуру действий, реакции и способы взаимодействия с реальностью. Центральная линия всего материала — это анализ программ, имплантов, парадигм и закреплённых в психике состояний, которые формируют субъективную реальность, фиксируют переживание боли, задают способы избегания, создают иллюзорные цели и поддерживают циклы разрушительных поведенческих паттернов.
В документе системно прослеживается, как различные уровни восприятия, импланты и точки привязки формируют внутреннюю архитектуру личности. Каждая часть раскрывает отдельный аспект функционирования психики: от ощущения дискомфорта и фрагментации до механизмов одержимости, бегства, идеализации, постоянного движения и отрицания реальности. Последовательно проявляется структура, в которой человек оказывается пойманным не в объективную реальность, а в собственные преломлённые представления о себе, о мире и о том, каким «должно быть» состояние.
Ключевой вывод документа заключается в том, что большая часть жизненных решений, эмоциональных реакций и стратегий поведения определяется не сознанием, а внутренними программами, которые направляют внимание, формируют ложные цели, задают критерии самоценности и задают непрерывный процесс избегания боли. Центральная идейная линия сводится к тому, что внешние действия, улучшение обстоятельств и попытки «построить правильную жизнь» не меняют базовое состояние, поскольку сама психическая конструкция удерживает человека в переживании дискомфорта и внутренней несостоятельности.
Документ подчёркивает, что основное движение психики происходит вокруг нескольких крупных механизмов:
— одержимости улучшением состояния при отказе от реального взаимодействия с миром;
— идеализации детского состояния и стремления к недостижимому эталону счастья;
— фиксации на образах, фантазиях и картинках вместо реального опыта;
— бесконечного движения и действий как способа избежать перцепции собственной «никчёмности»;
— отказа от взросления, ответственности, прямого восприятия и контакта с реальностью;
— создания искусственных целей, задач и проблем для поддержания иллюзии ценности и действия.
Каждая из частей документа раскрывает, как программы создают ощущение невозможности, размывают ориентиры, переводят внимание в фантазийные конструкции, подавляют способность чувствовать, ориентироваться и действовать осмысленно. Итогом становится глобальная идея: человек оказывается в полной зависимости от внутренних структур, которые незаметно для него самого формируют биографию, судьбу, действия, реакции, принципы взаимодействия, убеждения и даже самоощущение.
Документ демонстрирует, что ключевая точка изменения не находится во внешнем мире. Она расположена внутри — в механизмах восприятия, которые необходимо увидеть, распознать, разобрать и перестать выполнять. Только прямое осознавание этих структур позволяет выйти из постоянного бегства от боли, из иллюзии идеального состояния, из зависимости от внешних обстоятельств и из бесконечного цикла программных реакций.