Восприятие себя черз параноидальные призмы обиды и враждебности мира

Краткая аннотация

В тексте исследуется процесс формирования паранойяльного восприятия и отказа от прямого контакта с реальностью. Автор показывает, как страх пустоты, беспомощности и одиночества постепенно закрепляется в последовательности уровней — от потребности постоянно создавать проблемы и быть сильной, до полной диссоциации от реального мира. Ключевые механизмы включают фиксацию на жертвенности, паранойяльные ритуалы, драматизацию и постоянное заполнение пустоты мыслями и процессами. Центральная точка — восприятие через призму обиды, которая искажает взгляд на мир и себя. Парадигма формируется как замещение прямого восприятия наборами призматических фильтров, а имплант закрепляет агрессивное упрямство и тотальную защиту своей территории. В результате мир переживается как враждебный и недоступный, а собственное существование — как проблема, требующая постоянного подтверждения через конфликты и драму.

2021_04_07

Текущее состояние

Я уже сама увидела, что всё это действительно пронизано одним и тем же стремлением: не довести что-то до идеала, а бесконечно искать, что не в порядке, находить изъян и тут же браться за его исправление. Я снова и снова возвращаюсь к этому механизму, и если ничего не находится, внутри возникает ощущение тревожной пустоты, как будто обязательно нужно что-то обнаружить, иначе жизнь кажется неполной.
Отсюда я не вылезаю из всевозможных драм, ведь когда есть какая-то проблема, она меня успокаивает. Когда чего-то нет, это пугает ещё больше, потому что тогда кажется, что оно крадётся где-то изнутри и выходит из-под контроля. В такие моменты я реально чувствую, что маюсь от мучительной скуки, от этой странной пустоты, которая разрастается там, где всё внешне благополучно.
В этом состоянии «всё хорошо» мне становится некомфортно, потому что возникает почти физическое желание вытянуть руку и втащить в этот «шар благополучия» хоть какую-нибудь гадость, только чтобы почувствовать себя спокойнее: вот она есть, вот с ней можно разбираться. У меня как будто навязчивая потребность постоянно что-то разбирать, и если таких «гадостей» слишком много, это становится тяжело, а если нет ни одной — невыносимо пусто. Оптимальное состояние — когда есть две-три проблемы, которые можно держать перед глазами и постепенно решать.
Но если встречается такая «гадость», которую изменить невозможно, появляется особая боль, потому что отпустить её трудно, она словно должна быть, и одновременно приходится признавать, что поделать с ней ничего нельзя. Тогда возникает внутренний конфликт: с одной стороны хочется выкинуть её из жизни, с другой — не получается.
Я периодически отдаю себе отчёт, что почти от всего можно отказаться. С исключением вопросов здоровья, можно убрать из жизни ненужных людей, отказаться от клиентов, которые приносят только беспокойство, просто перестать с кем-то общаться. Но я этого не делаю, потому что мне нужно, чтобы что-то было, с чем можно разбираться, нужна поставленная задача, вокруг которой будет заворачиваться жизнь. Это словно и есть тот самый смысл, который удерживает.
Если посмотреть на ситуацию сейчас, то у меня всё достаточно неплохо, но при этом остаётся напряжение и беспокойство. Оно связано с постоянным ощущением, что заняться нечем, что нужно во что-то вцепиться, что-то втянуть, чтобы воспроизвести взаимодействие, испытать борьбу, соприкоснуться с сопротивлением. Кажется, что жизнь без войны не имеет никакого смысла.
И при этом поиск врага не является целью — дело не во враге, а в задаче, в проблеме, которая должна быть рядом, чтобы решать её, вкладывать ресурсы и строить вокруг неё жизнь. Проблема воспринимается как радость, она придаёт смысл существованию.
Но если проблема не решается, начинается беда. Я погружаюсь в невроз, и во мне просыпается состояние, похожее на паранойю: что делать, как быть, куда двигаться. Тогда любая решаемая проблема воспринимается как спасение, и я даже ищу такие ситуации сама. Когда приезжают друзья на дачу и начинают рассказывать о своих трудностях, я мгновенно включаюсь, начинаю вместе с ними обсуждать и искать решения, и это реально помогает, потому что я чувствую себя компетентной, набившей руку в решении всякой ерунды, будь то ремонт или разборки с неадекватными соседями. Это включает меня моментально, я словно оживаю, вибрирую, вскакиваю на коня и несусь. И со своими проблемами я поступаю так же: скачу вперёд, вгрызаясь в них, и это становится естественным уровнем моего существования.
Уровень 1
Идеальное представление о жизни внутри всей этой истории складывается у меня как ощущение последовательности решаемых задач, которые не заканчиваются и всегда присутствуют, создавая устойчивое чувство наполненности. Я давно ещё до всех проработок говорила, что мой мозг всё время хочет «жрать», и именно задачи становятся для него кормом. Когда есть задачи, которые можно ставить и решать, это состояние похоже на идеал. Но проблема в том, что часть задач я могу объявить задачами, а могу и не объявить, и если я их не обозначила, то внимание туда не идёт, и тогда возникает ощущение некомфортного провала.
Сейчас, например, мне приходится сидеть за компьютером в очках, потому что у меня дальнозоркость, которая, как сказал офтальмолог, была с детства. Он объяснил, что зрение начало падать не потому, что случилось что-то новое, а потому что мозг перестал адаптироваться под постоянную нагрузку, связанную с тем, что я всё время работаю за компьютером. По его словам, у меня небольшой плюс, который в норме не должен ощущаться так остро, но именно мозг перестал подстраиваться. И я вижу, что от состояния многое зависит: когда я нахожусь в ясном уме, я воспринимаю зрение как более чёткое и чувствую себя лучше, чем в других состояниях. Поэтому здесь нет паранойи. А вот паранойя — это как раз тогда, когда я сама объявляю нечто задачей, делаю это проблемой и начинаю подводить под неё основания.
Так, например, я обосновала себе проблему с кишечником: если, извините, я не схожу в туалет один день, значит, организм загрязняется. В девяностые я начиталась книг по «оздоровлению», где говорилось, что нельзя допускать запоров, потому что это ведёт к отравлению. И я реально начинала чувствовать симптомы интоксикации. Потом однажды в гостях подруга сказала, что может три дня не ходить в туалет и при этом нормально себя чувствует, оставаясь стройной и лёгкой. Тогда я удивилась: как она живёт, ведь по моим убеждениям должна была уже умереть от интоксикации. Подобные установки работают на уровне маразма, и я сама вбиваю их себе в голову. Но когда идея постепенно отпускает, я начинаю видеть подтверждения тому, что никакой серьёзной интоксикации от запоров не возникает, и тревога исчезает, а вместе с ней перестаёт существовать и сама задача.
Вообще, здесь всегда есть момент опасности: как только звучит слово «опасно», включается классический паранойяльный сценарий. Снижение зрения, например, объективно не опасно — это всего лишь неудобство, оно не разрушает мою жизнь и не захватывает пространство. Но включается привычная логика, что нужно бороться: с вирусами, с бактериями, с токсичными людьми, с внутренними непонятными состояниями, которые неизвестно как разовьются и могут «убить». Если рассуждать спокойно, это выглядит как полный бред, но внутренне я всё равно оказываюсь в этом механизме.
Поэтому, когда я называю это паранойей, я понимаю, что слово в данном случае не имеет значения. Это просто обозначение синдрома, за которым стоит реальное состояние — настороженность, тревожная готовность к подвоху. Первое, что приходит в голову, если остановить внимание: что-то не так. И эта мысль сопровождает почти всегда, даже если я не осознаю её каждую секунду. Это состояние беспокойства и настороженности, за которым, как я вижу теперь, стоит более глубокий страх — страх остаться одной.
Состояние до потребности создавать проблемы воспринимается мной как нечто пугающее и чуждое, оно возникает в образе молочно-белого пространства, при одной мысли о котором меня охватывает сильный страх. При любой попытке взглянуть туда становится невыносимо тревожно, и я понимаю, что чувствую себя спокойно только тогда, когда есть проблемы, потому что именно они удерживают меня в знакомом поле. А вот когда проблем нет, становится по-настоящему страшно, и если попытаться прикоснуться к состоянию, которое существовало до того момента, как я приняла решение жить в режиме «я — это проблема», я сталкиваюсь с ужасом, которого не могу вынести. Тогда я блокирую это пространство, полностью закрываю его для себя и ухожу в игры с проблемами, создавая забор из страха и тревоги.
Весь диапазон, связанный с этим белым состоянием, окрашен в оттенки ужаса: страх, тревога, паника, беспокойство. И вдруг всплывает слово «беспомощность». Это и есть то самое состояние — беспомощность, которая сразу же вызывает во мне боль. Более того, с этим словом мгновенно всплывает резкое чувство неприязни к матери, не желание прижаться к ней, как у ребёнка, а напротив — желание оттолкнуть, пнуть, выгнать, чтобы её не было рядом. Вместо потребности в поддержке возникает досада, разочарование и болезненное желание остаться одной, отделиться и не впускать её в своё пространство.
Именно тогда рождается решение: теперь я одна и должна всё делать сама, потому что никого нет и ничего нет, вокруг — вакуум, а я остаюсь в полном одиночестве. Причём есть ощущение, что это решение принято сознательно: все люди становятся для меня периферией, не имеющей отношения к моему миру. В детстве я даже говорила, что люди — это просто декорации, которые не существуют по-настоящему. Но по сути я отвергла их как равных себе, отказалась учитывать их существование, отказалась связываться, оттолкнула их. Это не отвержение в прямом смысле, а именно отторжение, выбор полной изоляции.
Я отказалась от помощи и от взаимодействия, решила быть внутренне одна, и этот выбор оказался болезненным, но при этом единственно возможным. Всё вокруг людей казалось настолько мучительным, что я выбрала путь психологического изолянта. Да, люди могут быть физически рядом, и я могу их терпеть, но всегда через призму неприязни, потому что всё значимое я должна решать сама. Конечно, при крайней необходимости я могу использовать других, но центральная идея остаётся неизменной: я одна, и рассчитывать можно только на себя.
При этом нет ощущения силы, скорее это переживается как беспомощность: я остаюсь одна и одновременно достаточно слабая. Внутри есть боль отторжения и самоустранения, но я не думаю о последствиях, просто решаю, что как-нибудь справлюсь, выживу. Парадоксально, но в этом всё же появляется некое успокоение: быть частью мира, быть включённой в него оказывается больнее, чем полностью отвергнуть его.
Тоска при этом не ощущается, нет и желания что-то изменить. Скорее наоборот, остаётся восприятие этого выбора как позитивного, как решения в плюс: оттолкнуть всех и справляться самой. Люди становятся разменной монетой, а любая привязанность или просьба о помощи воспринимаются как зло. Контакт с миром представляется чем-то изначально неправильным: его можно допустить лишь при острой необходимости, и каждый раз это делается через «не хочу».
ЦИ
Опять я одна. На других рассчитывать не приходится, потому что я уже отказалась от такой возможности. Другие обязательно подведут, предадут, разочаруют, и именно поэтому я окончательно выбрала оставаться в одиночестве.

Уровень 2
У меня болит в груди, ощущается лёгкая душевная боль, и я только сейчас заметила, что мне трудно дышать. Это состояние связано с безумным стремлением быть сильной, словно единственный способ существовать — это постоянно избегать контакта с другими и доказывать себе, что нуждаться в ком-то недопустимо. Здесь присутствует настоящая одержимость идеей силы, и любая слабость воспринимается как унизительная, хотя на самом деле важнее то, что я непрерывно отслеживаю её проявления и уничтожаю в себе даже самые малые признаки зависимости.
Всё внимание сосредоточено на поиске качеств, которые могут сделать меня слабой, и на их устранении. Ощущение такое, что я не имею права позволить себе признать необходимость в других людях. Допускается лишь одно исключение: в крайнем случае можно пользоваться помощью, но только если человек сам предложит. Никогда нельзя просить напрямую, потому что просьба воспринимается как поражение.
Внутри уже давно закрепилась мысль: нужно создавать себя такой, чтобы никогда не приходилось просить, а можно было приказывать. В детстве это выражалось особенно сильно — я сознательно воспитывала в себе образ сильной личности, харизматичной, лидерской, способной поставить других в зависимость. Я смотрела, где я не дотягиваю, и училась компенсировать этот разрыв.
Я боялась открыть дверь в кабинет директора — и всё равно шла и открывала. Боялась пролезть бесплатно в метро — и специально делала это. Боялась заговорить с человеком — и всё равно подходила и говорила. Это было похоже на безумие, но в основе лежало убеждение: я не имею права бояться, не имею права проявлять слабину. Поэтому каждое ощущение страха я отслеживала и тут же пыталась преодолеть, словно сама себе запрещала право на слабость.
В этом заключалась особая нетерпимость к себе. Внимание постоянно переключалось внутрь, к поиску и искоренению любых недостатков. Я создавала идеальный образ, идеальное видение себя, выстраивая путь от человека к сверхчеловеку. Это было движение к воображаемой точке, в которой я должна реагировать безупречно, действовать безошибочно, становиться воплощением силы.
Поэтому если меня обыгрывали в споре или я проигрывала в спортивной игре, я начинала нещадно «есть» себя, разрывая на части саму память о поражении. Постоянное отслеживание и устранение слабостей становилось моим образом жизни, превращалось в процесс, от которого невозможно было оторваться.
ЦИ
Создание и активная реализация иллюзии сверхличности: всё внимание сосредоточено на наблюдении за собственными ошибками и пробелами, чтобы немедленно их устранять. Здесь уже во второй точке внимание закрепляется на искоренении слабости как на центральной задаче.

Уровень 3
У меня возникает состояние, словно в голове раскрывается широкая и объёмная пустота, которая раздувает пространство изнутри, распирает голову и парализует. Это похоже на прострацию, и в ней есть что-то пугающее: вместе с ней возвращается страх, который ощущается уже не в голове, а в груди. Здесь другой оттенок страха — я будто отступаю, сдаю позиции и одновременно заворачиваюсь внутрь, пытаясь спрятаться.
В такие моменты появляется желание остановить время, зависнуть в этой пустоте, чтобы ничего не происходило, как будто стремление выключить движение жизни, застыть в бездействии. Кажется, что даже дыхание останавливается, я словно внутренне замираю, стараясь что-то предотвратить или хотя бы отсрочить. Но при этом внутреннего содержания я не вижу, потому что всё пространство заполняет белая пелена, в которой ничего не различимо, и создаётся впечатление, что всё значимое происходит где-то вовне.
Это состояние наполнено беспокойством, которое ощущается физически, сильнее, чем на первых двух уровнях. Оно не связано с конкретным страхом, а выражается в ощущении, что я не могу себя защитить. Я будто выключаюсь, не хочу думать, не хочу включаться, предпочитаю отключиться, словно провалиться в сон, чтобы уйти от всего, что слишком велико и недоступно моему восприятию.
И при этом остаётся одно лишь знание: что-то не так. Белая пелена скрывает восприятие, но сама тревога никуда не исчезает, и даже физически я ощущаю, как волосы на затылке поднимаются. В этом есть конфликт: я создаю для себя защитную отключку, но знаю, что за этой пеленой что-то происходит, и возникает соблазн разгрести туман, посмотреть, а сил нет — появляется усталость и желание оставить всё как есть. Я хочу оставаться в тумане и одновременно хочу, чтобы кто-то извне принёс мне готовую информацию о том, что там, в скрытой части.
Таким образом, мотивация сводится к созданию отключки: я стремлюсь не чувствовать беспокойство, но оно всё время возвращается. Единственным выходом становится поиск внешнего источника тревоги и попытка его устранить. Здесь появляется парадоксальная конструкция: я хочу отдохнуть, но всё время что-то мешает, хочу не чувствовать, но всё время чувствую. Я стремлюсь к блаженному покою, но снова сталкиваюсь с раздражителями. Даже создавая психический кокон, я всё равно ощущаю, что за его пределами что-то есть.
Здесь возникает одержимость: желание построить максимально отключающую и безопасную среду, в которой я могла бы отключиться по-настоящему. Начинается фильтрация людей — оставлять рядом лишь тех, кто, как я думаю, не предаст, тех, кто воспринимается как близкие или единомышленники. Иногда я даже пыталась использовать харизму и лидерские качества, чтобы расположить людей, заставить их любить меня и не хотеть разрушать моё пространство. Всё ради того, чтобы заглубить отключку и создать безопасную среду.
ЦИ
На этом уровне я начинаю пожинать плоды подавления собственной слабости: появляется состояние усталости, ощущение предела. Я ищу такую среду, где будут люди со слабостями, похожими на мои, чтобы рядом с ними можно было не гнаться за идеалами, а позволить себе отключиться. Я устала, у меня больше нет ресурсов на построение сильной личности, и в этой точке остаётся лишь поражение, тотальное ощущение проигрыша.

Уровень 4
Картинка, которую я строила, оказалась нежизнеспособной, и здесь проявляется установка: «я не нужна». Хотя точнее будет сказать иначе: я оказалась в позиции, где среда перестала быть управляемой. Это даже не столько про ненужность, сколько про ощущение, что у меня были вожжи в руках, но их вырвали, и теперь всё идёт не по моему сценарию.
В третьей точке у меня сохранялась иллюзия, что мой маленький мирок мне подчиняется, что он крутится по моим правилам и законам, и пока это так — всё хорошо. Но на самом деле он никогда не подчинялся, и как только он перестаёт следовать моим установкам, происходит полное обрушение. Здесь проявляется боль от столкновения с реальностью: я не могу вернуть себе прежнее положение, вернуть контроль, и осознаю, что должна делать это через других, но не имею такой возможности. Тогда меня накрывает холодное чувство одиночества, заброшенности, беспомощности. Мир отказывается играть по моему сценарию, актёры ведут себя не так, как задумано, и это становится окончательным поражением.
Чтобы вернуть влияние, мне уже необходимы другие люди и внешние ресурсы. Без этого я не могу чувствовать себя в безопасности и сильной. Внутри снова звучит старая тема: быть сильной, быть безупречной, потому что именно это даёт безопасность и защищает от беспомощности. Люди в этой логике становятся не личностями, а элементами влияния, инструментами для построения безопасной среды.
При этом я фактически остаюсь в изоляции: отказываюсь от настоящего контакта с людьми и продолжаю лишь имитировать социальные отношения для того, чтобы удерживать вокруг себя безопасное пространство. Я строю второй мирок вместо мира, потому что взаимодействовать с настоящей реальностью слишком опасно. Я уже видела эту схему в другом контексте, как одну из программ, и теперь ясно понимаю: это форма бегства.
В моём восприятии чем меньше внешнего влияния, тем меньше риск оказаться слабой, ведь сама категория силы и слабости относительна. Чем шире пространство влияния, тем больше вероятность испытать поражение и столкнуться с болью, а боль слабости всегда связана с ощущением небезопасности, с угрозой, что что-то может меня подавить или разрушить. Отсюда рождается паранойя — постоянный поиск защиты от этой боли.
ЦИ
Я останавливаюсь в точке, где слишком слаба, чтобы управлять реальными людьми и настоящим миром. Я не могу управлять даже идеальными людьми, выстроенными в моём собственном мирке, не могу удерживать контроль ни над ситуациями, ни над реальностью. Здесь остаётся лишь признание: управлять я не способна.

Уровень 5
Точка 5 связана с борьбой за право восстановления влияния через обязывание других людей, через систему одолжений: «я тебе одно — ты мне два». Это снова попытка обезопасить себя, но само состояние становится ещё более настороженным, потому что появляется ощущение: мир велик, а я слишком мала. Если раньше на первых четырёх уровнях у меня сохранялась иллюзия, что мир — это всего лишь декорация, а я нахожусь в центре и управляю им, то теперь возникает псевдопризнание: мир действительно огромен, я на него не влияю и не управляю им, а значит, приходится считаться и искать формы взаимодействия.
Однако взаимодействие строится не напрямую, а через систему обмена: я даю тебе одолжение, а ты мне должен. Причём мои «одолжения» чаще всего носят умственный характер: я могу дать совет, помочь разобраться в проблемах, научить подавлять слабости, как это делаю сама. В этом проявляется позиция «полезной бактерии» — я разбираю чужие трудности, чтобы обрести значимость. Здесь происходит концентрация на психологических проблемах: я как будто обмениваю свои советы и умение справляться со слабостями на внимание, поддержку и материальные блага.
В этой точке возникает панический страх остаться одной. Если в первых уровнях одиночество воспринималось как неприятность или болезненное состояние потери контроля, то здесь оно становится равным самой идее «плохой жизни». Одиночество ассоциируется с бедностью, ущербностью, отсутствием доступа к благам. Люди начинают восприниматься как необходимое условие выживания, как способ компенсировать внутреннюю нехватку.
Я осознаю, что выживу и одна, но это будет сопровождаться чувством собственной ущербности, ощущением неспособности справляться с серьёзными задачами. Я могу лишь продавать свои знания, обменивая их на мелкие ресурсы, но не чувствую силы реализовывать ответственные проекты. Чем больше людей удаётся привлечь и сделать «должными», тем сильнее ощущается поддержка и защищённость.
Здесь возникает товаризация внимания: я продаю поддержку, советы, навыки подавления слабости, превращая их в своеобразный рынок. Более того, появляется тенденция создавать и у себя, и у других психологические проблемы, чтобы затем их решать. Это даёт ощущение значимости, а также формирует целый пласт жизни, где ценность заключается в решении психологических вопросов. Но на деле решения подменяются «мозгодрочем» и мастерским подавлением слабости, которое выдаётся за силу.
ЦИ
В этой точке начинается продажа надуманных форм помощи за реальные блага и лояльность людей. Здесь формируется образ «суперличности», способной давать ценность, а взамен получать окружение, преданность и признание. Реальные блага и преданность людей становятся инструментом защиты от беспомощности. Я покупаю лояльность и лояльными людьми обкладываю себя, чтобы они, если потребуется, выручили и защитили. Здесь ещё не включается параноидальная часть в полном объёме, но уже ясно ощущается: всё это — способ избежать одиночества и беспомощности.

Уровень 6
В пятой точке я начинала грузить других своими проблемами, чтобы и они в ответ начали делиться со мной своими, чтобы запускался взаимный процесс обмена. Сначала я придумывала наглюченные проблемы для себя, затем транслировала их другим, и они начинали втягиваться в эту колбасу, ощущая, что с ними тоже что-то не так, и значит — они нуждаются во мне. А я сама не имею права нуждаться, и потому создаётся такой замкнутый круг: у меня есть проблемы, я их решаю, и этим якобы подтверждаю свою силу, а другие начинают верить, что и им я могу помочь.
И вот здесь, в шестой точке, первой мыслью становится: «Я жертва или нет?». Возникает сильное желание объявить себя жертвой, причём с пафосом, с демонстрацией, с одержимостью этой позиции. Внутри включается установка: где бы ни возникли претензии ко мне, я всё перекрою одним ответом — «я жертва». В результате я полностью формируюсь из этой позиции: жертва других, жертва обстоятельств, жертва собственных состояний. Здесь я становлюсь жертвой в полном смысле, и начинаю сама верить в это абсолютно.
Дальше происходит драматизация. Если я признаю реальную беспомощность, в которой никто не может помочь и некого втянуть, то это неинтересно. Но если есть возможность сделать виноватым кого-то ещё, превратить другого в спасателя, то появляется пространство для игры. Я начинаю надраматизировать, нагнетать, превращать всё в театр жертвы. В этом процессе я нахожу даже определённое удовольствие — обида, надрывы, усиление боли становятся способом синтезировать драму.
Здесь важно, что сама установка не допускает состояния «мне хорошо». Если у меня нет проблемы хотя бы в чём-то, я выпадаю из парадигмы жертвы, и это страшнее всего. Оказаться без роли жертвы — значит попасть в пустое белое пространство, похожее на то, что было на первой точке, где нет ни зацепок, ни содержания. Внутри это воспринимается как абсолютный ужас: будто жизнь останавливается, всё вываливается из рук, и я оказываюсь в растерянности и полной потерянности.
И тогда позиция жертвы становится опорой, механизмом стабилизации. Пусть в жертве больно, пусть она унижает, но она заменяет пустоту, даёт хоть какую-то структуру, привычный способ взаимодействовать с миром. Без неё остаётся ощущение вакуума, обнуления, словно я — младенец без навыков, без направления, без опоры. Поэтому жертва становится тем механизмом, которым я буквально всё подменила: и взаимодействие с людьми, и добычу ресурсов, и смысл существования.
ЦИ
Позиция жертвы — это опора. Это состояние, за которое я держусь, потому что оно заменяет пустоту, обеспечивает хоть какую-то стабильность и даёт возможность взаимодействовать с окружающим миром. Выпасть из жертвы страшнее всего, потому что за ней открывается вакуум, в котором нет ни жизни, ни опоры.

Уровень 7
Здесь проявляется состояние, когда я буквально цепляюсь мыслями за чувство пустоты, стараясь удержать его в поле сознания, хотя оно воспринимается как угроза. В уме возникает некая пустота, и одновременно запускаются циклы, которые я использую для того, чтобы не оставаться в ней. Страх оказаться в этой умственной пустоте ничуть не меньше, чем страх дезориентироваться в реальности, как это было на предыдущем уровне. Поэтому я хватаюсь за привычные паттерны мышления, действия и ритуалы, которые превращаются в форму паранойяльного удержания: надо всё время думать и действовать одинаково, по схеме, не допуская изменений.
Эта ритуальность проявляется и в бытовых вещах. Например, цвет чашки, которую я использую, может оставаться неизменным годами, потому что любое изменение вызывает внутренний дискомфорт. Я могу переставить вазу на столе, но если на её месте не окажется другой вещи, это воспринимается как недопустимая пустота. Точно так же и в мыслях: даже если человек, на котором они были сосредоточены, исчезает, само место должно быть заполнено чем-то другим — болезнью, воспоминанием, воображаемым образом. Поэтому избавиться от болезни или отвязаться от воспоминания оказывается невыгодно, потому что это создаст пустоту, а пустота вызывает страх.
Здесь становится очевидным: любая образовавшаяся пустота, в мыслях или в реальности, вызывает внутреннее ощущение отсутствия, и это переживается как паника. Если, например, у меня нет отношений, мысль о пустом месте сразу тянет открыть сайт знакомств, чтобы заполнить его хотя бы виртуальным образом. Это не вопрос «надо или не надо», это автоматическое движение: пустое место должно быть заполнено любой ценой.
Это состояние можно назвать паранойяльным в чистом виде: отказаться от чего-то невозможно, можно только заменить одно другим. Здесь проявляется полная ригидность — ничего нельзя убрать без замещения, потому что пустота становится источником боли. В уме работает тот же принцип, что и в жизни: каждое место должно быть занято процессом или объектом, привычным и знакомым. Поэтому даже время работы клиентов или порядок дел менять трудно, потому что при переменах образуется пустота, а пустоты я себе запрещаю.
Отсюда рождается постоянное зацикливание внимания. Я думаю об одном и том же, обмусоливаю, ищу причины, повторяю циклы, чтобы только не остаться в пустоте. И в этом проявляется одна единственная задача: постоянно удерживать внимание на чём-то привычном, чтобы не столкнуться с тем, чего нет.
Даже реальные отношения я способна подменять виртуальными: общение на сайте занимает место живых связей. Когда я закрываю сайт, возникает паника, и даже если на второй день она немного отступает, первый день руки сами тянутся его открыть. Здесь нет вопроса воли или выбора — есть только страх пустоты.
В жизни это проявляется так же: не может быть пустой субботы, обязательно нужно придумать поездку, встречу, занятие. И даже если планы срываются, я тут же начинаю метаться, чтобы заполнить возникшую дыру. Пустота в расписании переживается как боль, как угроза.
Самой яркой иллюстрацией для меня остаётся смерть Сергея: я до сих пор ощущаю его отсутствие как дыру, пустое место, которое никто не занял. И у меня есть почти физическое желание вытащить его обратно, вернуть на место, только чтобы закрыть этот разрыв.
ЦИ
Антипринцип этого уровня звучит ясно: пустоты быть не должно. Пустота — это боль. Пустота — это паника.

Уровень 8
Здесь чувствуется завершение цикла, который начался ещё в первой точке: всё не получилось, всё пошло не так, как хотелось, и в итоге всё оказалось проигранным. Причём ощущение «ничего не получилось» не связано с конкретными событиями, это тупое состояние, которое существует только в голове. Когда я задаю себе вопрос: «Что именно у тебя не получилось?», ответа нет, но само чувство остаётся, и оно воспринимается как будто всё уже закончилось и завершилось крахом. Это абстрактное состояние, не имеющее опоры в реальности. В действительности у меня есть всё необходимое, и обстоятельства вполне могли бы складываться счастливо, но внутри — только переживание: всё плохо, я проиграла.
В этом состоянии появляется ощущение, что моя голова плывёт, а я сама полностью отвязалась от реальности. Возникает чувство, что она существует где-то в параллельной вселенной, а я из неё выключена. Это и есть полная диссоциация. По сути, я достигла цели, которую бессознательно ставила ещё в первой точке: отделиться от реального мира и от людей. Здесь, в восьмой точке, эта задача выполнена полностью — я диссоциировалась, и мои состояния больше не имеют никакого отношения к реальности.
Получается парадокс: внутри программы я выиграла, ведь я сумела выстроить механизм полного ухода, но по факту ощущение остаётся таким, что у меня ничего не получилось. Всё проиграно, всё разрушено. И вместе с этим возникает импульс: начинать новый цикл, пробовать с нуля, как будто требуется «другой глобус», другая сцена, где можно повторить игру. Но именно здесь появляется шаг в сторону шизоидного распада, потому что дальше уже идёт не просто паранойя, а выход в откровенную шизофрению, где ум окончательно отрывается от реальности.
Это логично, потому что вся программа от начала до конца была направлена на уничтожение реальности. С первой точки начался отказ от настоящих взаимоотношений с людьми, постепенное отстраивание от реальных состояний, а к восьмой точке достигнуто полное абстрагирование. Реальные взаимодействия заменяются внутренними конструкциями, ум перестаёт быть связанным с действительностью, а состояния полностью отрываются от неё.
ЦИ
Реальность не существует. К этой точке программа пришла к своей финальной идее: полное отрицание мира, полное расслоение ума и реальности, окончательная диссоциация, где всё, что происходит, уже не имеет никакой связи с действительным.

Центральная точка
Сейчас я остро почувствовала искусственность себя, словно всё моё существование оказывается опосредованным, происходящим через шаг, без прямого восприятия. Ощущается, что прямого восприятия просто нет: всё проходит через призму ума, и именно эти паранойяльные призмы становятся основой.
Самая простая из них — призма «меня обидели». Она работает как универсальный фильтр: меня обидели, мне сделали больно, и через это искажение я смотрю на мир. Эта установка формирует паранойяльную точку зрения, где восприятие человека исчезает, остаётся только окрашивание через личную боль. В результате мир перестаёт быть миром, а становится подтверждением того, что меня задели, обидели, предали.
Только сейчас я начинаю учиться смотреть на людей прямо, не через эти призмы. Не в «розовых очках» иллюзии, где в моём маленьком мирке никто никогда не причиняет мне боли, и не в «чёрных очках» паранойи, где все сволочи и все делают друг другу больно. А так, как есть: вот конкретный человек, он таков, и он не окрашен ни в чёрный, ни в розовый, а просто есть.

Парадигма самовосприятия себя через параноидальные призмы
То же самое касается и взгляда на себя. Всю жизнь я смотрела на себя через призмы: «я не дотягиваю до сильной личности», «я должна быть помощником для других», «я обязана соответствовать». Всё восприятие себя было окрашено через внешние конструкции, зависящие от обстоятельств и установок. Только сейчас появляется возможность увидеть себя неокрашенной, без призм, напрямую.
Я всегда смотрела и на мир, и на себя исключительно через паранойяльные призмы. Прямого восприятия как будто никогда не существовало: между мной и объектом всегда стоит нечто — процесс, запускающийся помимо воли, словно стеклянная стена, за которой идёт собственное движение. Этот процесс всасывает всё внимание, и в итоге я уже даже не вижу, что хотела рассмотреть изначально. Ощущение неудержимости настолько сильное, что вырваться из него невозможно.
Есть призма «со мной что-то не так». Я убеждаю себя, что воспринимаю неправильно, чувствую неправильно, что другие видят и чувствуют по-другому, а я дефектная, ущербная, «не такая». Кажется, будто я в скафандре, и куда бы ни повернулась, везде стоят эти призмы. Есть любимая призма — «на самом деле всё не так, как выглядит»: любое красивое здание или храм воспринимается не как чудо архитектуры, а как след труда сотен рабов, как красота, построенная на костях. Эта мысль появилась во мне задолго до ТЕОСа. И каждый раз я снова и снова включаюсь в драматизацию, выдавая её за «реальное видение», будто снятие «розовых очков» означает замену иллюзии на ещё одну призму боли.
В детстве работала призма поверхностного смотрения: «не задумывайся». Я видела — и не анализировала. Но за ней всегда приходил этап осознания: оторвала лапку кузнечику — значит, я жестокая, плохая девочка, стыд, вина. А потом включалась следующая призма: «кузнечиков миллионы, они всё равно живут один день, значит, ничего страшного не произошло». Это подмена реальности знаниями о ней, многоступенчатый процесс, где каждый слой — призма. Простое событие превращалось в целый каскад умственных интерпретаций, и только через него формировалась «правдоподобная картина мира».
Так устроен мой способ взаимодействия с действительностью: через десятки промежуточных фильтров я прихожу к правдоподобному знанию и называю его «реальностью». Я строю целый умственный мир, состоящий из представлений, догадок и рационализаций. Это пространство знаний и умозаключений становится для меня единственной платформой, системой координат, способом самоопределения. Но на самом деле это всего лишь пространство симуляции — «правдоподобный мир в голове», который я непрерывно пестую и поддерживаю.
И всякий раз, когда я пытаюсь посмотреть прямо, без призм, возникает потрясение: мир оказывается другим, несовпадающим с построенной картиной. Иногда — в примитивных вещах — он пересекается с моими представлениями, но чаще он абсолютно иной. В такие моменты я чувствую боль, настолько глубокую, что пытаюсь снова убежать, спрятаться за знакомыми фильтрами. Потому что реальность в своём прямом виде кажется куда более жёсткой, чем даже тогда, когда я считала её «реальной» через призмы.
Мир, который я воспринимаю напрямую, всегда оказывается болезненным и плохим — это моя базовая призма. Реально воспринимаемый мир по умолчанию кажется враждебным, и именно там у меня нет места. Я вижу его как пространство, где меня никто не ждёт, где я лишняя, навязанная, чужая. Эта мысль превращается в центральную паранойяльную идею: я всем в тягость, и всё моё существование — проблема для других. В такие моменты мне хочется спрятаться, исчезнуть, не показываться никому. Это не стыд, а скорее ощущение глубочайшей несправедливости: почему именно я должна быть лишней, в то время как все остальные — будто принятые и уместные?
Обида становится главной призмой восприятия. Через неё я пытаюсь занять место, одновременно отвергая и обвиняя других. С одной стороны, я отталкиваю людей, с другой — сама держусь за роль обиженной. Внутри всегда звучит установка: если я посмотрю прямо, то увижу лишь неприязнь, отторжение, нежелание иметь со мной дело. Моё присутствие кажется навязанным, и это рождает убеждение: я — проблема. Эта идея настолько глубоко укоренилась, что прошла через всю мою жизнь, проявляясь в самых разных ситуациях.
В детстве я пыталась быть беспроблемной, скрывать всё, чтобы не напрягать других. Но позже эта линия изменилась: я стала утверждать себя как проблему, навешивать её на других, наслаждаться эффектом. Это превращалось в своеобразную форму мести: «Ах, вы меня не хотите — тогда я стану для вас обузой, проблемой, от которой не отвертеться». И в этих качелях — от желания скрыться до желания навязаться — всё время оставалась ведущей эмоция: обида.
Я понимаю, что именно отказ от прямого восприятия лежит в основе этой структуры. Сама способность видеть без призм была отвергнута как слишком болезненная. Прямой взгляд на мир означает столкнуться с реальным отношением к себе, а оно, по моей идее, всегда негативное: презрение, раздражение, желание, чтобы меня не было рядом. Поэтому включается механизм отказа, и вместо реального взгляда я ухожу в паранойю, где всё можно объяснить через фильтры и конструкции.
Обида здесь действительно выступает как имплант, как глубинный управляющий механизм. Она не осознаётся, но именно она формирует реакции, определяет линии поведения, превращает мою жизнь в бесконечный цикл драматизации. Я вижу, насколько это похоже на поведение моего отца, который тоже жил под управлением обиды, хотя его программы были иными.
Сейчас, когда я это формулирую, возникает почти шоковое ощущение: как будто я впервые ясно увидела, что именно управляет всей моей жизнью. Это болезненно, но и трезво. Я начинаю понимать, что застряла в нижних точках восприятия, где ритуальность и удерживание всего привычного стали основной стратегией. И даже после осознания программы первым движением остаётся попытка закрепить, удержать, не выпустить из рук, не допустить пустоты.

Имплант
Что внушает этот имплант

Сразу возникает агрессивное, протестное состояние: никто не имеет права мной управлять, никто не будет диктовать мне, что делать. Я сама занимаю все места и никого туда не подпущу. Это отталкивающий, отвергающий импульс, упрямое «моё», которое должно стоять там, где я его поставила, — нужно оно или не нужно, красиво или уродливо, важно или бессмысленно. Пусть это будет кусок грязи, пусть он воняет, но это моё, и никто не посмеет его убрать.
Это внушение формирует упрямство, превращая его в одержимость: раз я что-то решила, оно будет так стоять, и неважно, зачем я это сделала или зачем оно мне нужно. Я даже могу забыть первоначальную причину, но само решение становится непререкаемым. Здесь проявляется война с воображаемым противником, который будто всё время пытается разрушить мой мир, а я укрепляю его до состояния железобетона.
Это ощущается и в отношениях: стоит другому человеку предложить что-то изменить — даже на сантиметры, даже мелочь, — внутри всё взрывается протестом. Это не обсуждается, это принцип: «Это моё, я так решила, и никто не вправе указывать». Имплант удерживает меня в позиции упрямого подростка, который заваливает пространство хаотичными вещами и воспринимает любое вмешательство как покушение на своё достоинство и право быть собой.
В этой позиции моё достоинство и самоуважение строятся на жёстком отпоре. Всё, что моё, неприкосновенно, даже если это глупости, даже если это очевидные ошибки. Здесь формируется иллюзия: именно сопротивление, именно война за каждую мелочь делает меня личностью, подтверждает моё право на существование. Всё моё становится сверхценным, и никто не может этого касаться, пока я сама не решу.
К чему принуждает этот имплант

Он принуждает жить в ожидании нападения. Всё время возникает чувство, что на моё будут претендовать, будут критиковать, пытаться изменить, учить, заставлять. Эта позиция уязвима, и именно поэтому её нужно яростно отстаивать — раздуваться, как рыба, которая в опасности увеличивает размеры, чтобы отпугнуть врага. Ритуализация становится способом укрепления границ: если пространство обозначено, если всё зафиксировано, значит, у меня есть что защищать, есть территория, есть право.
Но за этим протестом скрыта боль. Боль слабости, потому что защищаться нужно только слабому. Имплант внушает: «Ты слабая, поэтому обязана постоянно укреплять и удерживать». И в ответ на это я искусственно делаю себя сильной через превентивное сопротивление и фиксацию.
Самое важное — имплант запрещает быть гибкой. Он не даёт возможности просто посмотреть, где действительно стоит что-то изменить, а где нет. Любое предложение или критика воспринимаются как вторжение, как угроза, а не как возможная помощь или подсказка. Я не могу услышать, что стоит за словами других людей или за движением внешнего мира, потому что изначально всё это кажется атакой.
Что запрещает этот имплант

Он полностью запрещает слушать и слышать других, воспринимать реальность чужих слов и текстов, различать враждебность и доброжелательность, агрессию и мудрый совет. Любое вмешательство воспринимается как покушение. Даже когда рядом человек с точными и доброжелательными советами, первое движение — отвержение: «я сама всё знаю». Только после множества циклов сопротивления и борьбы можно начать признавать ценность сказанного, но установка остаётся: я должна решать сама, даже если решение идиотское. Другие не могут влиять — иначе это будет предательство себя.
Запрещено сотрудничать и открываться: любое взаимодействие интерпретируется как угроза зависимости и слабости. Люди изначально кажутся враждебными: они пришли, чтобы разрушить, обесценить, унизить. Этот запрет формирует фундаментальное недоверие, закрытость, изоляцию.
Точки привязки импланта

Главная опора — амбивалентность: одновременно демонстрируется сила и слабость, агрессия и жертва. Это двойная защита. Лежачего не бьют, но если приблизишься — будет жёсткий отпор. В результате люди действительно держатся на расстоянии, а я получаю подтверждение своей позиции: всё вокруг потенциально опасно.
Присутствует парадокс: помощь воспринимается как нападение. Если кто-то приближается с поддержкой, реакция — «не подходи, убью». Это работает как защитная программа. За ней стоит убеждённость: если человек не агрессивен, то он жертва, а значит, его обязательно кто-то сломает. Чтобы не оказаться такой жертвой, нужно всегда быть первой в демонстрации силы.
Отсюда ожидание постоянного вторжения: кто-то захочет выдернуть стул из-под меня, отнять, подавить волю. Я заранее готовлюсь защищать всё своё, охраняю территорию, драматизирую «других» как опасных, подлых, лицемерных. Нет разделения на людей разных: все потенциально враги, поэтому приходится охранять всё без исключения.
В основе лежит чувство слабости: убеждённость, что перед сильными и подавляющими личностями я проиграю, потому что не смогу ответить так же жёстко. Значит, нужно предупреждать нападение, показывать зубы заранее. Агрессия становится условием выживания.
Последствия и причины

Здесь проявляется боль детского опыта. Отцовские слова «ты тут ни на что права не имеешь» стали фундаментальной точкой привязки. Это ощущение «птичьих прав» — я не имею права на вещи, на слова, на собственное пространство. Отсюда растёт ярость и болезненное стремление охранять любое «моё». Даже неважно, что именно: ваза, одежда, место, мысль. Важно, что это моё, и никто не вправе трогать.
Имплант формирует драматизацию: любое вмешательство трактуется как покушение на саму суть моей личности. Поэтому защищать приходится всё, от права переставить предмет до права мыслить по-своему. Запрет слушать и доверять превращает жизнь в бесконечную войну за подтверждение: я имею право. И это право всегда под сомнением, потому что в основе звучит обратное: «у тебя нет права».

Общее резюме
Документ представляет собой потоковое исследование внутренних состояний, в котором автор фиксирует последовательные уровни восприятия — от «текущего состояния» до восьми уровней и Центральной точки. Каждая часть раскрывает отдельный аспект отношения к себе, к миру и к другим людям через призму паранойяльных механизмов, идей силы, слабости, жертвенности, необходимости проблем и невозможности прямого восприятия.
Основная линия документа — исследование внутренней структуры, где постоянная потребность в проблемах и борьбе заменяет непосредственный контакт с реальностью. На первых уровнях выявляется стремление удерживать смысл жизни через постановку и решение задач, затем — жёсткая фиксация на идее силы, искоренение слабости, формирование сверхличности. В средних уровнях нарастает усталость, беспомощность, уход в ритуализацию и позицию жертвы как стабилизирующую форму. Наконец, в верхних точках проявляется отказ от реальности, диссоциация и переход к восприятию мира исключительно через призмы ума.
Центральная точка показывает ключевой механизм: обида выступает как имплант, формирующий всё восприятие. Мир видится через призму «меня обидели», а собственное «я» воспринимается как «проблема», навязанная другим. Эта идея сопровождает всю жизнь, приводя к колебаниям между желанием исчезнуть и желанием навязаться, превращаясь в драматизацию и форму мести.
Финальный вывод документа: базовым движением стала отказ от прямого восприятия, замена его паранойяльными фильтрами и ритуализированными структурами, в основе которых лежит боль, страх пустоты и глубокое чувство собственной лишности. Всё дальнейшее построено как система защиты от этого взгляда — через силу, жертву, проблемы, фиксации и обиду

Краткое резюме документа по блокам:
Текущее состояние
Автор фиксирует постоянное стремление искать «что не в порядке» и превращать жизнь в последовательность проблем. Отсутствие проблем вызывает мучительную пустоту, скуку и ощущение надвигающейся угрозы. Проблемы становятся способом удержания контроля и успокоения.
Уровень 1
Страх пустоты и неподвижности. Паника перед состоянием без раздражителей, отождествляемым с «раем», где всё одинаково. Страх оборачивается потребностью постоянно заполнять эфир мыслями, событиями, делами, чтобы избежать чувства беспомощности и холода в сердце.
Уровень 2
Одержимость силой. Нетерпимость к слабости и потребности в других. Формирование образа «сверхличности» через преодоление страхов и сознательное подавление слабости. Основа внимания — постоянное отслеживание собственных изъянов и их устранение.
Уровень 3
Состояние прострации и отключки. Желание «замереть в тумане», избежать беспокойства через уход в пустоту и поиск внешнего источника для устранения тревоги. Формируется фильтрация среды: оставлять рядом только безопасных людей, чтобы можно было отключаться.
Уровень 4
Обрушение иллюзии контроля. Мир перестаёт подчиняться созданным правилам. Возникает боль одиночества и беспомощности. Чтобы вернуть безопасность, требуется влияние на других людей и ресурсы. Социальные контакты имитируются ради построения собственного «мирка».
Уровень 5
Одиночество воспринимается как ущербность и бедность. Появляется стратегия «обязывания» других: одолжение за одолжение, продажа знаний и советов в обмен на ресурсы, внимание или лояльность. Концентрация на психологических проблемах становится способом удержания среды.
Уровень 6
Формирование позиции жертвы как опоры. Жертвенность драматизируется, становится привычным способом взаимодействия с миром и добычи ресурсов. Выпасть из роли жертвы страшнее всего, так как это равносильно ощущению вакуума и обнуления.
Уровень 7
Одержимость заполнением пустоты. Любое «освободившееся место» в жизни или мыслях вызывает панику. Всё должно быть занято привычными процессами и ритуалами. Пустота — главный источник боли и страха, поэтому формируется паранойяльная фиксация на неизменности.
Уровень 8
Полная диссоциация с реальностью. Состояния больше не связаны с событиями, существуют автономно. Мир теряет значение, реальность «не существует». Программа завершается полным уходом в умственные конструкции и паранойяльное мышление.
Центральная точка (ЦТ)
Ключевой механизм — призмы восприятия, прежде всего призма «меня обидели». Восприятие себя и других всегда искажено через эту паранойяльную структуру. Прямое восприятие заменено фильтрами ума, а основа — хроническая обида, делающая мир враждебным.
Парадигма
Основная парадигма — отказ от прямого восприятия себя и мира. Всё проходит через призмы: «я неправильная», «я напрягаю других», «на самом деле всё хуже». Реальность подменяется набором знаний и умственных конструкций, создающих иллюзорное чувство стабильности.
Имплант
Имплант внушает агрессивное упрямство и тотальную защиту своей территории. Принуждает ожидать нападения, фиксировать всё «по-своему», запрещает гибкость и сотрудничество. Базовое внушение: «я слабая, поэтому должна жёстко защищать своё». Точки привязки импланта — амбивалентность силы и жертвы, постоянная демонстрация агрессии и ожидание враждебности.