Программа материнства - смешение чувства вины, долга, любви и страдания

Краткая аннотация

Документ представляет собой глубоко личное и одновременно аналитическое исследование состояния женщины-матери, переживающей разрушение собственной идентичности. Через последовательность уровней описывается процесс распада внутреннего мира: от чувства долга и вины до полного отчуждения от тела, детей и самой жизни.
Текст раскрывает материнство как архетипическую программу, где любовь, страдание и отказ неразделимы. Память о событиях сорокалетней давности проявляется как травматическое поле, в котором женщина вновь проживает бессилие, невозможность быть «достаточной матерью» и скрытое желание исчезнуть.
В финале осознаётся закономерность происходящего: материнство, жизнь и разрушение оказываются частями одного цикла. Боль утраты превращается в философское осмысление существования как бесконечного процесса исчерпания и саморастворения.

2021_05_14

Уровень 0
Люди рождаются уже с наборами программ, и сама среда заставляет чувствовать себя виноватыми буквально за всё. За то, что дети не такие, как хотелось бы, что у них что-то не получается, что они где-то не соответствуют. Ответственность навешивается сплошь и рядом, хотя реального влияния не так уж много. Родители ведь не кладут наркотики в рот своим детям, когда те становятся наркоманами. И всё же общество утверждает, что вина за всё лежит на них.
Воспитание в действительности не играет такой решающей роли, как принято считать. Пространство, которое можно назвать структурой матери, является частью более обширного пространства личности.
Приказываю себе проявить пространство матери.
Я не знаю, что такое материнство. Для меня это страшная нагрузка. Иногда я не чувствую вообще ничего — ни радости, ни усталости, ни присутствия в этом состоянии. Всё словно отрезано. Это отсутствие чувств и есть основа моего вопроса, который стал частью всей моей концепции материнства. Оно не принесло радости, не подарило ощущение наполненности, а оставило лишь чувство долга, которое не даёт покоя.
Это ощущается как два полюса: с одной стороны — свет и тепло, с другой — холод, абсолютная пустота.
Холод, космос, отсутствие воздуха, отсутствие жизни. Только гул, бесконечная вибрация. Передо мной — зелёная яйцеклетка и сперматозоид, один, потом другой. Я наблюдаю, но не участвую. Всё происходит как будто не со мной. Я не отказываюсь от материнства, но отказываюсь его чувствовать, принимать как реальность. Я застыла в фазе «это не я». Сопротивление рождается там, где меня вынуждают принять, сделать некую жертву, которой я не хочу. Ведь если я соглашусь, это станет реальностью, я войду в систему, и тогда уже не будет игры, не будет театра, а будет жизнь. Я остаюсь наблюдателем, как будто играю понарошку в «маму». Но не живу этим, не проживаю, а лишь смотрю со стороны, отказываясь признать происходящее как реальное.
Отказ любить своих детей. Отказ чувствовать к ним любовь, принимать их, жить с ними. Отказ быть с ними в одном пространстве. Как будто я рассчитываюсь за что-то, выплачиваю внутренние алименты.
Мне не хватает чего-то, чего я даже не могу назвать. Я не знаю, как выглядит настоящая любовь. Но кто знает? Никто не знает. Потому что это не знание.
Все думают, что должны что-то испытывать, что любовь — это нечто обязательное, но на деле ничего не идёт, не откликается. Эмоция — это не знание, чувство — это не знание.
Если потеряешь, станет жутко, а когда рядом — не понимаешь, что должен ощущать. И внутренне остаёшься тем же беспомощным ребёнком, каким когда-то был.
Чувства — они проживаются, чувствуются, но ум может лишь бесконечно составлять описания эмоций, не имея к ним настоящего отношения.
Вся жизнь — игра, и эту часть я тоже играю. Но вопрос — в каком качестве? Сейчас я играю роль матери, но играю ли я её по собственной воле? Это не свободный выбор, не осознанное решение. Это программа.
Чтобы не было больно, кажется, будто играешь. Но здесь — не игра, а обман. Выполняется программа «я игрок в материнство». Это не программа игрока, а программа имитации, в которой нет свободы выбора. Настоящий игрок — тот, кто обладает волей, способен начать и закончить, остановиться, выйти, перервать, у кого есть возможность действовать. Здесь же нет ничего подобного. Это ловушка.
Все теории игр — от Хаббарда, Сайентологии, Усачёва — говорят о свободе, об играх, но на самом деле игр нет. Есть деструктивная программа, в которой человек лишь выполняет предписанное, думая, что играет. И обманка в том, что игровой позиции не существует. Ты не игрок, а функция. Тупая пешка, исполняющая программу.
Я чувствую, что делаю что-то, чтобы ограничивать себя, но правильнее сказать — выполняю программу. Не вступаю в материнство по своей воле, а действую в рамках заданного кода. Как будто всё это не я.

Уровень 2
Это лишь часть общей программы, которую я выполняю на протяжении всей жизни. Маленький фрагмент огромного механизма самоуничтожения, направленного против собственного ресурса, против способности жить и любить. Это проявляется в отказе любить своих детей, даже самых маленьких. Если вдруг вспыхивает чувство любви, появляется необходимость тут же пойти на работу, сделать что-то, чтобы заглушить его. Как будто нельзя просто позволить себе почувствовать живое — нужно обязательно лишить себя этого, спрятать. Точно так же я обращаюсь и с детьми: работа, занятость, бесконечная суета становятся способом не чувствовать, способом заглушить боль.
Самое страшное, самое болезненное в моей жизни связано именно с материнством. Такой боли, такой дикости я не испытывала никогда. Особенно за детей. Когда смотришь, как другие гуляют с бабушками, с дедушками, а твои дети всегда где-то на периферии, чужие, как будто беззащитные и никому не нужные. Их бабушки и дедушки говорили о них грубо, унижая и презирая. Моя родная сестра ненавидела моих детей — маленьких, ещё ничего плохого не сделавших, просто живых. Это была разрушительная, больная семья, где даже воздух был пропитан обидой.
Эта боль — повторение того, что было со мной. Тогда, в детстве, когда я тоже была лишена родительского тепла. Отказ любить своих детей стал способом не чувствовать прежнюю боль, не переживать снова то, что когда-то было невыносимым. Чтобы не умереть от этой боли, я превратила своих детей в нечто подобное куклам — безжизненным, далеким. Отказ от знания, что это мои дети. Отказ от самого факта принадлежности.
Отказ от знания — это отказ от восприятия целостности, от понимания, что я человек, что я мать, что между мной и детьми существует неразрывная связь. Всё заменено умственными конструкциями, сухими знаниями, которые лишены живого чувства. Разделение пространства: я и они. Чтобы меньше чувствовать, я ставлю границу, отделяю себя от общего поля, веря, что так боль станет слабее.
Но это иллюзия. Ведь дети тоже чувствуют боль, когда их отвергают, когда их унижают или не принимают. И эта общая боль, проходящая через нас, становится невыносимой. Тогда единственный выход — «вырезать» этот орган боли. Отрезать ту часть, через которую проходит боль, — материнский орган чувств. Это не метафора, а глубинный процесс самоудаления. Я отрезаю от себя нечто живое, способное любить.
Органом здесь являются дети. Я отделяю их, ставлю между нами стекло — прозрачное, но непреодолимое. Мы видим друг друга, но не можем прикоснуться. И от этого боль становится ровной, как будто притуплённой. Я вижу их, но не чувствую. Они видят меня, но не могут дотянуться. Это не спасение — это искусственное поддержание жизни в пространстве, где любовь заменена иллюзией присутствия.
ЦИ
Поставить стекло между собой и ими. Разделить общее пространство. Сделать так, чтобы можно было смотреть, но не чувствовать. Видеть, но не дотрагиваться. Сохранять видимость связи, скрывая под ней бездну разрыва.

Уровень 3
Я ощущаю отказ от собственного развития как матери. Будто осталась в той же точке, где была до беременности. Всё замерло. Когда я смотрю на взрослых женщин — кто-то худеет, кто-то толстеет, кто-то стареет, меняется, — а я остаюсь той, что была. Внутри — ощущение, что у меня нет детей, что всё происходящее не имеет ко мне отношения. Вся моя жизнь идёт по одной программе — программе непринятия материнства. Иллюзорное проживание, искусственное отделение себя от этого пространства, будто я создала вокруг него замкнутую капсулу, изолировав всё, что связано с материнством.
Это отказ от развития, от взросления, от осознанности, от внутреннего роста и мудрости. Как будто где-то внутри меня застывшая девочка, которая не хочет меняться, не хочет принимать на себя ответственность. Я не чувствую себя матерью. Нет внутренней динамики, нет зрелости, нет движения времени. Я отказываюсь осознавать происходящее, не хочу понимать, что это часть моей жизни. Отказываюсь знать, что взрослею, что нахожусь в процессе, который должен был бы вести к становлению.
Этот отказ существует прежде всего на уровне ума — я не хочу понимать, что происходит. Отказываюсь знать, отказываюсь осознавать. Будто разрешаю себе не думать об этом. Формально я беременна, но где-то в глубине я не признаю этот факт. Мне кажется, что это не со мной.
Осознавание, понимание, знание — всё это сливается в одно неразличимое состояние. Я не вижу между ними границ. Мне даже нравится это отсутствие динамики, нравится оставаться прежней, не взрослеть. В этом отказ знать, потому что, когда не знаешь, будто остаёшься в безопасности, будто время не движется.
Я не знаю, что я беременна? Нет, знаю. Разрешаю себе быть беременной, но это знание живёт глубоко в теле, не в уме. Организм знает, осознаёт, действует, процессы идут, ресурсы расходуются, но ум всё это блокирует, отказывается признавать. На уровне человеческого сознания я будто выключаю себя из этого процесса.
Эти уровни — 1, 2, 3, 4 — всё ещё относятся к уровням личности, уровням человеческого ума. Это пространство, где работают программы восприятия и мышления. Лишь начиная с более глубоких уровней, где личность отступает, начинают проявляться процессы истинного сознания. Там — уже другое измерение. Но пока всё здесь, в человеческом сознании.
Иногда я просто забываю, что у меня есть дети. Забываю об их существовании. И мне в этом помогает работа, помогает занятость, помогает всё, что не связано с ними. Любое дело, не требующее знания, что я мать, становится спасением. Всё, что отвлекает от этого факта, облегчает боль. Так я и жила: уходила в деятельность, в проекты, в дела, чтобы не соприкасаться с материнством.
Меня раздражают мои дети, когда они вмешиваются, когда звонят во время работы. Я отбрасываю их, отталкиваю, как будто они мешают жить. Работа становится способом забить себя, способом вытеснить осознание, что я — мать. Это и есть причина выгорания, внутреннего опустошения. Я заставляю себя быть занятым человеком, чтобы не вернуться туда, где боль, где ответственность, где материнство.
Я создаю внутри себя десятки параллельных процессов, чтобы не думать о главном. Чтобы заглушить знание, я запускаю умственные игры, придумываю важные дела, погружаюсь в спасение других, в миссии, в помощь людям. Всё, чтобы сделать материнство неважным, чтобы подменить одну боль другой, более приемлемой. Ведь если внутри есть более «важная» задача, то боль материнства можно не чувствовать. Так создаются новые круги напряжения, новые проблемы, более значительные, чтобы спрятать ту, что невыносима.
Всё это превращается в способ жить в состоянии постоянного отсутствия. Не жить, а существовать.
ЦИ
Забивание знания о том, что я мать, другими знаниями. Подмена живого осознавания интеллектуальной активностью, спасением других, бесконечным выполнением дел. Ребёнок болен — но у меня «важнее» работа, у меня «важнее» миссия. Это и есть мой способ избегать.

Уровень 4
Была мысль — тонкая, едва ощутимая, но она исчезла, как будто растворилась в пустоте. Есть некие хитрые, почти неуловимые процессы, которые возникают и исчезают, не давая возможности их схватить, определить, назвать. Это ощущается как уничтожение себя и своего знания, как страх узнать то, что слишком больно. Отказ от знания о нашей связи, о нашем соединении, об общей целостности, о том, что мы — одна семья, одно живое поле, одна ткань существования. Это отказ не только от детей, но и от самой сути продолжения жизни, от того, что в них я продолжаюсь, что в них живёт мой род.
Отказ от детей — это не просто отказ от заботы или участия, это отказ от бессмертия. Разрыв линии жизни происходит не потому, что я не хочу детей, а потому что я не хочу жить сама. Не хочу продолжаться, не хочу существовать через кого-то, не хочу оставлять след. В глубине этого лежит нежелание быть вечной, нежелание принимать идею вечности как реальности.
Кажется, будто рождение детей должно быть продолжением рода, естественным проявлением жизни. Но на уровне программы всё наоборот: это не продолжение, а отказ. Разрыв линии бессмертия, отказ воспринимать себя как вечное существо, как часть бесконечной цепи существования. Это подмена живого восприятия механистическим объяснением — «я родила детей, значит, род продолжается». На самом деле это попытка снять с себя ответственность за продолжение жизни, переложить её на других.
Я чувствую, как внутри ставлю точку. Не на событии, не на периоде, а на себе. Это внутреннее решение — не жить дальше. Отказ от ответственности за «жить», за движение, за продолжение. Это желание закрыть всё вместе с собой, завершить линию, сделать так, чтобы после меня ничего не осталось. В этом есть странное облегчение: если я исчезну, исчезнет и боль. Если я не буду жить, не будет и необходимости нести ответственность за жизнь.
Когда я думаю о тех, у кого нет детей, я вижу в этом не одиночество, а завершённость. С их смертью всё заканчивается. Никакого продолжения, никакого повторения страдания. Не будет новых бедняков, новых несчастных. Исчезаю я — и вместе со мной исчезают все мои проблемы, моя боль, моя вина, всё это бесконечное колесо повторений.
ЦИ
Не плодить несчастья дальше. Не плодить боль. Не продолжать страдание. Отказ от продолжения жизни ради прекращения вечной боли. Потому что вечная жизнь — это вечная боль.

Уровень 5
Как будто между мной и детьми возникает огромная дистанция, искусственно созданная мною же, словно символ свободы. Они остаются маленькими, а я поднимаюсь всё выше и выше, отдаляясь, становясь недосягаемой. Чтобы они не могли достать меня ни взглядом, ни словом. Я превращаюсь в камень — тяжёлый, холодный, неподвижный. В символ, который невозможно выбросить из жизни, но и невозможно приблизить. Я есть, но я не живая. Я присутствую, но меня нельзя коснуться.
Это превращение в символ недосягаемости — отказ от человеческого образа. Отказ от физического контакта, от любого проявления близости. Я становлюсь памятником — застывшим, неподвижным, чужим. Отказываюсь быть живой, чтобы не быть матерью. Отказываюсь быть человеком, чтобы не чувствовать боль, не ощущать ответственности. Это отказ от той личности, которая должна была бы реализовать материнство как часть жизни.
Не любишь — не болит. Это простая формула, по которой я живу. Отказ от любви становится отказом от боли. Отказываюсь любить, чтобы не страдать. Отказываюсь чувствовать, чтобы не отвечать за свои чувства. Отказываюсь быть матерью, чтобы не нести этот груз. Это тяжело, непосильно, я не хочу его нести. И тогда я выбираю роль, которая кажется легче: не мать, а кто-то другой — врач, спасатель, профессионал, тот, кто заботится о пациентах, о чужих, но не о своих.
Так происходит перекладывание ответственности. Фокус смещается: я оставляю детей и ухожу в другую функцию, превращаясь в механизм, который выполняет действия. Всё остальное отсекается. Но чем сильнее я отказываюсь думать о них, тем глубже разрушается внутри та часть, которая ещё жива.
Наступает усталость даже от мыслей. Мозг словно останавливается, не хочет больше ничего осознавать. Любая попытка задуматься вызывает боль. Это уже отказ от интеллекта — не от знаний, а от самой способности размышлять. Мне больно думать, больно понимать, что я ответственна за их рост, за их жизнь. Поэтому я разрушаю в себе эту способность, делаю невозможным сам процесс осознания.
Это отказ от части личности, созданной для выполнения программы жизни, для взаимодействия с реальностью. Отказ от существа, от живого присутствия. Я превращаюсь в надгробный камень на собственной могиле, заменяя живую личность символом. Отказываюсь от себя полностью, как от матери, как от человека, как от чувствующего существа.
Между мной и детьми теперь огромная дистанция. Я вознесена высоко, как мёртвый памятник, а они далеко внизу, маленькие, почти невидимые. И чем выше я поднимаюсь, тем меньше они становятся. Я могу не видеть их, не знать, не чувствовать. Мне не нужно знать, что они существуют.
Это уже не просто стеклянная перегородка, как раньше, не отказ понимать или чувствовать, как на предыдущих уровнях. Здесь — полное отрицание. Туман, в котором исчезает сама идея их существования. Я делаю себя каменной, глухой и слепой, чтобы не видеть, не знать, не ощущать. Если ничего не воспринимается — значит, этого нет.
ЦИ
Уничтожение и отказ. Похороны той части личности, которая была матерью. Превращение живой человеческой сути в мёртвый символ, в камень, в памятник, в пустую форму без жизни.

Уровень 6
Возникает ощущение разрушения — дикого, безудержного, всё сметающего. Будто что-то взрывается внутри, и волна цунами разносит в щепки всё, что ещё держалось. Вода, грязь, хаос, бешеный гул. Это злое, слепое разрушение, в котором нет ни цели, ни формы, только сила, обрушивающаяся на всё живое. Всё рушится — связи, смыслы, отношения, сама реальность. И вместе с этим рушусь я.
Я пытаюсь уничтожить всё, чтобы не узнать, что это такое. Чтобы не соприкоснуться с тем, что вызывает невыносимую боль. В этом разрушении живёт бессильная ярость — шторм боли, сметающий границы. Разрушаются все концепции, все привязанности, вся ткань мира. Как будто я хочу стереть саму возможность узнавания, растворить память, чувства, сознание. Уничтожить всё вокруг, включая себя, лишь бы не чувствовать.
Это процесс активного отталкивания от себя всего живого. Я становлюсь врагом — не только детям, но и самой себе. Отталкиваю, критикую, раню, причиняю боль, чтобы разрушить контакт, чтобы никого не осталось рядом. Критикуя детей, их выбор, их поведение, я выталкиваю их из своей жизни. Так разрушается материнство: уничтожая связь, я уничтожаю саму возможность быть матерью. Всё, что связано с детьми, становится целью разрушения — я критикую, обвиняю, унижаю, делаю больно, и этим уничтожаю не их, а себя.
Это разрушение — не внешнее, а внутреннее. Я создаю вокруг себя пустоту, где невозможно дышать. Каждый импульс критики, каждый всплеск злости — это способ изгнать детей, стереть их из своей жизни. Всё то, что во мне живёт как энергия разрушения, направлено на разрыв, на отказ от любого единства. Так же и мои суицидальные мысли — не просто желание уйти из жизни, а способ окончательно разорвать связь с материнством, с телом, с самой идеей жизни.
Я ухожу в регресс, в обратное развитие. Из взрослой женщины, которая должна нести ответственность, я возвращаюсь в эмбрион. В то состояние, где ещё нет ни боли, ни материнства, ни даже собственного «я». Если в предыдущем уровне я превращалась в камень, застывала как памятник, то теперь я бегу в противоположную сторону — туда, где ничего нет. В беспомощность, в крошечное существо, которое не может ни действовать, ни думать.
Это переворачивание ролей: я отказываюсь быть матерью и становлюсь ребёнком. Даже не ребёнком, а эмбрионом — существом, которому больше не нужно ничего решать. Ответственность перекладывается на детей. Теперь они — «мамочки», а я — тот, кого нужно спасать. Всё переворачивается с ног на голову: деградация сознания, отказ быть взрослым, отказ нести ответственность за собственную жизнь.
В этой подмене — желание вызвать жалость, остаться маленькой, беспомощной, чтобы не нужно было взрослеть. Это не просто отказ от роли матери — это уничтожение самой идеи зрелости. Я возвращаюсь в хаос, где нет структуры, где боль не осознаётся, а просто размывает всё, как вода.
Внутри живёт разрушительный импульс: стать недееспособной, слабой, полностью зависимой. Это превращение в паразита, который берёт, но не даёт, который живёт за счёт других, в том числе за счёт своих детей. Так проявляется деградация личности — полное разрушение способности к осознанию. Это не просто уход от материнства, это отказ от сознания как такового.
И в этом состоянии остаётся лишь инстинкт потребления. Я превращаюсь в массу, лишённую ресурса, в безликое существо, способное только брать. Это не жизнь, а распад, не движение, а медленное растворение.
И в конце приходит осознание: всё, что я направляю против детей, я направляю против себя. Я уничтожаю себя той же энергией, которой раньше разрушала связи. Это один и тот же механизм. Одни убивают себя, другие убивают других, но внутри это одно и то же. Одни направляют агрессию вовнутрь, другие — наружу. В обоих случаях происходит одно: разрушение.
Хорошие люди убивают себя. Плохие — убивают других. И те, и другие разрушают жизнь.
ЦИ
Деструктивная деградация личности. Полный отказ от сознания, от способности действовать, от ответственности за себя. Превращение в паразитирующую массу, которая существует лишь за счёт других. Разрушение до самой основы, до потери человеческого образа.

Уровень 7
Сейчас, спустя много лет, я всё ещё помню это чувство вины. Вины за то, что я была «плохой матерью», за то, что не успевала, за то, что не смогла дать детям столько любви, сколько, как мне казалось, нужно. Эта боль не ушла, она сохранилась во мне как память о непомерной задаче, которую тогда, в той ситуации, невозможно было выполнить. Быть матерью-одиночкой — это задача, непосильная одной, и я тогда оказалась в ней без опоры.
Я снова вижу себя в роддоме, одну, с недоношенной двойней, в состоянии полной беспомощности, невозможности что-либо исправить или изменить. Всё происходящее ощущалось как нечто космическое, несоразмерное человеческим силам. Я понимала — что бы я ни делала, не смогу. Мысли, которые приходили тогда, были отчаянными: уничтожить себя, отказаться от тела, уйти из этого мира, забрать детей с собой, отказаться от жизни сообща, покинуть общее пространство.
Но импульс, этот вектор пространства, остался — он не исчез. Даже тогда, когда я не реализовала эти мысли, он продолжал существовать. Это был отказ жить, отказ себе и им в жизни, но при этом невозможность просто покончить с собой, потому что чувство ответственности связывало меня с детьми.
Постоянные мысли о самоубийстве сопровождали меня, желание уйти физически казалось единственным способом прекратить боль. Я понимаю, что даже моя погружённость в работу в последующие годы была формой самоуничтожения: убивание себя деятельностью, которая заглушала страдание. Этот механизм оказался достаточно мощным, чтобы поддерживать жизнь, но не отменять внутреннюю тенденцию к саморазрушению.
ЦИ
Тогда, в том состоянии, звучала мысль: «Нет человека — нет проблем». Избавление от боли казалось возможным только через избавление от себя. Прекращение страдания — отказ от тела, отказ от физического существования в мире, где живёт боль.

Уровень 8
Я вновь вижу ту же картину, что и в самом начале — зелёная яйцеклетка, к ней несутся сперматозоиды, и этот образ повторяется, словно напоминая: сам факт материнства не уничтожен. Он остаётся реальностью, которую невозможно стереть или отменить. Я была и остаюсь той, кто есть сейчас. Этот факт не исчезает, он уже произошёл, он закреплён в жизни, и я снова и снова возвращаюсь к той части себя, что ещё жива, что ещё откликается. С этим начинается новый процесс — не попытка забыть, а стремление уничтожить ту часть, которая знает, которая помнит, которая хранит в себе возраст, историю, состав семьи, факты, связывающие меня с реальностью.
Каждый возврат к этому образу — как напоминание о том, что нельзя полностью отменить случившееся. Это как цикл, где разрушение и возрождение чередуются: раз за разом я пытаюсь уничтожить знание, раз за разом оно проявляется вновь. В этом есть особая динамика — как будто я сама для себя становлюсь полем постоянного разрушения и одновременно началом новой жизни.
Я вижу, что процесс, в котором я нахожусь, касается не только материнства. Это не одна область, не одна программа — это структура, пронизывающая всё моё пространство. Материнство здесь становится лишь видимой точкой, примером того, как разворачивается разрушение целостности личности, как исчезают связи, как тают континенты внутреннего мира.
ЦИ
Саморазрушение подобно тому, как льды падают в воды океана. Континент трещит, обваливается, тает, исчезает кусок за куском, пока не обрушится последний. Это разрушение целостности личности, где вместе разрушаются мать, женщина, врач, человек, вся комплексная структура. Разрушается не одна роль, а вся система. Это пространство — пространство разрушения комплексной личности.
И это лишь подход к материнству в одном конкретном фрагменте. На самом деле в этом пространстве находится всё — вся жизнь, все роли, все части меня. Разрушение начинает новый этап, и он снова берёт начало в момент оплодотворения, в момент непринятия этого факта. Я ясно вижу яйцеклетку, к ней бегут сперматозоиды, и процесс начинается снова. Это цикл уничтожения, процесс, который идёт не только в этом конкретном пространстве, но охватывает всё во мне. Это точка, где одна из программ забирает ресурс, а может быть — и что-то иное, что ещё не открыто.

Центральная точка
Процесс саморазрушения ощущается как падение ледяных глыб в океан — гулкий, неизбежный, медленный и в то же время безжалостный. Весь внутренний континент, состоящий из множества частей личности, трещит, обваливается, растворяется в глубинах. Каждая плита откалывается, тает, исчезает, и вместе с ней исчезает то, что когда-то определяло меня. Сначала падают малые куски — мать, женщина, врач, человек — а затем рушится вся структура, весь каркас, на котором держалось существование. Это не просто распад, а последовательное разрушение комплексной личности, где каждая функция, каждая роль теряет устойчивость и значение.
В этом пространстве разрушения нет центра, нет опоры, нет того, кто мог бы удержать происходящее. Всё превращается в процесс обрушения — не одномоментного, а растянутого, длительного, будто во времени нет конца. Разрушение становится единственной формой существования. Я вижу, как всё, что составляло меня — и мать, и женщину, и личность, и профессионала — растворяется в одном потоке. Пространство не сопротивляется, оно просто существует, как океан, принимающий падающие в него льды.
Это не смерть в привычном смысле. Это цикл, в котором смерть становится формой движения. В разрушении есть начало, и оно всегда одно и то же — момент оплодотворения, момент возникновения жизни, который одновременно несёт в себе семя непринятия. Каждое новое начало запускает тот же процесс — отказ, сопротивление, разрушение. Я снова вижу яйцеклетку и бегущие к ней сперматозоиды, как повторяющийся акт, как начало бесконечного цикла, где творение и уничтожение слиты в одно действие.
Процесс идёт не только в области материнства. Он охватывает всё существование, все пласты внутреннего пространства. Каждое разрушение становится точкой, через которую проходит энергия — программа, забирающая ресурс, перераспределяющая жизнь. Возможно, это не только программа, возможно, здесь скрыто нечто иное, что не поддаётся осознанию, но чувствуется как сила, выталкивающая всё живое из состояния покоя, заставляющая повторять этот цикл снова и снова.
Разрушение становится законом. Оно не внешнее, не насильственное, а внутренне запрограммированное движение, в котором я теряю границы, теряю ощущение себя как отдельного существа. Всё, что казалось устойчивым, тает, как лёд под солнечным светом, и в этом таянии остаётся только осознание факта: процесс продолжается.

Общее резюме

Документ представляет собой потоковую реконструкцию внутреннего опыта женщины, в котором исследуется тема материнства как программы, встроенной в человеческое сознание и психику. Через последовательность уровней (от 0 до 8 и Центральной точки) автор описывает процесс постепенного разрушения материнской идентичности и деградации личностной структуры, где каждая стадия проявляет новый аспект отказа — от чувств, от тела, от сознания, от самой идеи жизни.
В начале документа (уровень 0) формулируется исходная позиция — восприятие материнства как навязанной социальной программы, вызывающей чувство вины и долга. Появляется ключевой конфликт между биологическим и эмоциональным: мать ощущает себя наблюдателем, лишённым подлинного участия в собственном материнстве. На следующих уровнях (1–3) происходит постепенное углубление в механизмы вытеснения — отказ от любви к детям, разделение пространства «я и они», подмена живого чувства умственными конструкциями. Материнство осознаётся как акт самопожертвования, от которого субъект защищается внутренним «стеклом», отделяющим его от боли.
На уровнях 4–6 исследуется отказ от продолжения рода как форма сопротивления жизни. Появляется мотив смерти, превращения живого в символ, камень, памятник — образ окончательной изоляции. Состояние матери эволюционирует в состояние внутреннего разрушения: критика, гнев, суицидальные импульсы и регресс до состояния беспомощности выражают отказ от человеческого в себе и окончательное разрушение связи с детьми как с частью жизни.
На уровне 7 происходит возвращение памяти — осознание невыносимой вины за прошлое, попытка рационализировать боль как следствие непосильной задачи. Присутствует признание того, что работа, деятельность, самопожертвование — это форма медленного самоуничтожения, маскирующая стремление исчезнуть. На уровне 8 возникает цикл повторного рождения и разрушения: материнство вновь всплывает как факт, который нельзя отменить, а процесс саморазрушения осознаётся как закономерный, повторяющийся акт вселенского механизма.
В Центральной точке формулируется итоговая картина — разрушение как закон существования. Материнство, личность, тело, сознание и профессия объединяются в единую структуру, которая распадается, словно континент, обрушивающийся в океан. Это состояние не смерти, а непрерывного движения распада, где уничтожение становится формой бытия. Цикл начинается в момент оплодотворения — в точке, где рождается жизнь и одновременно зарождается её отрицание.
Таким образом, весь документ — это философско-психоаналитическое исследование механизма внутреннего отказа от жизни через призму материнства. Материнство становится символом человеческой программы существования, в которой рождение, разрушение и отрицание сливаются в один процесс.