Программа генерирования вины за свое рождение, самонаказания и саморазрушение.

Краткая аннотация

Документ представляет собой глубокое исследование многослойной внутренней структуры человека, раскрывающее происхождение и динамику фундаментальной программы вины за собственное рождение. Через серию последовательных уровней описывается разрушение искусственных защит, вскрытие кластеров боли, переживание вины, ответственности и самонаказания, которые формировали жизненную стратегию на протяжении десятилетий. Текст фиксирует, как попытка сделать родителей и других людей счастливыми превращается в невозможную миссию, определяющую выборы, поведение и самовосприятие. Центральным итогом становится осознание, что вся жизненная конструкция строилась на ложной идее необходимости искупления своего появления на свет. Разрушение этой программы открывает возможность перехода к самостоятельному существованию вне ролей, обязанностей и иллюзий глобальной ответственности.

2021_07_01

Приказываю себе найти и проявить, в чем я сейчас нахожусь.

Состояние ощущается как плотный океан, в котором внезапное бурление сорвало всё, что оставалось скрытым до последнего занятия. Возникло ощущение мощного тектонического сдвига: будто внутренний пласт сошёл и открыл огромные тяжёлые массы эмоций, которые долгое время находились в глубине и теперь вырываются наружу, создавая и чувство освобождения, и сильное сопротивление. Разные процессы сталкиваются между собой, и от этого носителю становится настолько тяжело, что у меня буквально не оставалось сил выдерживать происходящее, и я была вынуждена выпить алкоголь, чтобы хотя бы немного снизить интенсивность накрывшего состояния.
Одновременно начали проявляться вещи, которые ранее оставались скрытыми. Появлялись видения, прояснялись способы решения, возникало понимание того, как вести дела и как освободить себя от некоторых накопленных узлов, и всё это происходило на фоне внутреннего шторма, где агрессия сметает прежние конструкции и одновременно освобождает пространство для чего-то нового. Чувство при этом было двойственным, тяжёлым и настолько сильным, что порой казалось почти невыносимым: возникало ощущение, будто ломается важнейшая программа, служившая мне ориентиром, способом доказать что-то папе и одновременно поддерживать чувство собственной значимости.
Долгое время я жила внутри коридора доказательства, используя собственные ресурсы не для развития, а для поддержания этой внутренней конструкции. Программа действительно какое-то время работала, позволяла ощущать результат и двигаться ради папы, но после его ухода весь этот внутренний смысл исчез, и созданная мною система рухнула, оставив меня под собственными обломками. Разрушение произошло стремительно и смело весь лже-смысл, на котором держалось мое существование, а работа по ТЕОС лишь вскрыла разрыв прежнего шаблона, подняв на поверхность старые боли и состояния, которые долгое время были скрыты под плотной системой внутренних барьеров.

Прояснение

Ум автоматически стремится привязать возникшее состояние к последнему по времени событию и объяснить происходящее последней проработкой по ТЕОС. Это создаёт ложную связку, будто именно работа вызвала нынешнюю волну чувств, тогда как причины уходят в давние периоды, когда создавался внутренний шаблон, подавлялись эмоции и формировался лже-смысл, который помогал выживать. Сейчас поднимаются именно эти слои, а не следствия последней сессии, и человеческое сознание просто связывает всплывающее с ближайшим действием, хотя истинные причины лежат значительно глубже.
В работе мы используем концепцию точки А и точки Б. Точка А — это реальное состояние эмоциональной нестабильности, от которого человек стремится сбежать. Точка Б — созданная им структура, дающая иллюзию стабильности и удерживающая ощущение контроля. Человек вкладывает в неё ресурсы, поддерживает её и продолжает создавать, но во время проработки разрушается именно точка Б, потому что она является искусственной опорой, закрывающей доступ к настоящему состоянию. Цель работы — вернуть внимание к точке А, и когда конструкция точки Б рушится, боль точки А становится видимой, что и привело тебя к попытке заглушить её алкоголем.
Теперь важно определить, что конкретно является твоей точкой А и какая боль лежит в её основе. С точки зрения рассудка можно придумать множество объяснений, но важно увидеть сами кластеры боли, которые создают это состояние. Папа, мама и другие люди в данном процессе — лишь актёры, чьи роли могут меняться бесконечно, но источник остаётся внутри, и именно он определяет природу переживаний.
Сейчас ты ощущаешь не саму точку А, а бурление разрушенной точки Б: ту искусственную конструкцию, которую ты создавала долгие годы и в которую вкладывала силы, чтобы не чувствовать глубинное содержание. Барьеры, удерживавшие агрессию, оказались разрушены, и она начала выходить свободно, задев пласты, формировавшиеся десятилетиями. Ощущение волны, которая смела всё, связано именно с тем, что ты годами строила барьеры, чтобы не сталкиваться с этой болью, и сейчас фокус восприятия естественным образом сместился к переживанию разрушенной точки Б, а не к сути точки А.
Отсюда и ощущение, будто земля ушла из-под ног, будто исчезла структура, определявшая твою жизнь, и будто разрушена глобальная программа, на которую ты опиралась всю жизнь. Ты создала мост над собственной пропастью, стараясь не видеть того, что внизу, но теперь этот мост разрушился, и перед тобой открылось то, от чего ты бежала весь этот долгий путь.

Уровень 1
Состояние напоминает плотное и вязкое ощущение «мне плохо», когда я одновременно понимаю, что со мной происходит, и всё равно не могу вынести интенсивность боли, потому что она настолько сильная, что становится почти непереносимой. В такие моменты даже контакт с людьми ощущается угрожающим, будто каждый способен причинить вред или стремится избавиться от меня, и внутри поднимается уверенность, что продолжается тема глубинной ненужности, где кажется, что все ждут, чтобы я начала что-то делать для них, работать, выполнять обязанности, но сама мысль об этом вызывает такое внутреннее сопротивление, что становится плохо даже от её тени. Мне тяжело от того, что никто не возьмёт на руки, не обнимет и не пожалеет, и особенно больно от того, что я увидела, как мне хочется уползти в сторону нытья, попрошайничества внимания, прислониться к кому-то из детей, пристроиться к кому-то, кто мог бы стать опорой, а в этом движении я узнаю собственную мать, вечно ищущую, к кому присосаться, чтобы на неё взяли ответственность и чтобы она могла погрузиться в беспомощность.
Мне плохо ещё и потому, что присосаться не к кому, и я вижу, насколько легко я проваливаюсь в состояние маразма, детской уязвимости и жертвенности, где хочется полностью отказаться от ответственности и жить так, как живёт маленький ребенок, который не обладает собственной опорой. Мне страшно принимать тот факт, что у меня есть только я сама, и страшно выходить из этого состояния, потому что быть взрослой — значит жить собственной жизнью, действовать, решать, и именно этого я боюсь. Чувство напоминает ситуацию, когда маленькому ребёнку внезапно дали дом, объявили, что он должен выходить замуж и лечить людей, хотя он сам не понимает, что происходит, и воспринимает всё это как слишком большой и неподъёмный для него мир.
Мне страшно вести взрослую жизнь, потому что я оказываюсь в точке, где не знаю, как это делать, и даже не хочу узнавать. Поднимается сильное сопротивление, почти протест, похожий на детское упрямство двухлетнего ребёнка, который не хочет делать то, что ему говорят, и начинает кричать, топать ногами и устраивать истерику, лишь бы избежать действия, потому что внутри ощущается такая же глубинная незрелость и неспособность.
Кажется, что триггеров много, но главным ощущается тема ответственности, которую я не хочу и не могу нести, потому что, по моим внутренним чувствам, именно родители должны были нести её за меня, а я будто застряла между двумя невозможными вариантами: несу — не могу, не несу — тоже не могу. Вокруг меня всё бурлит, но я не могу ухватить ту одну нить, которая ведёт к источнику, хотя чувствую, что она связана с глубинным знанием, которое я избегаю.
На этом уровне уже ясно виден кластер боли: это боль знания, боль увидеть правду, боль соприкоснуться с тем, что всегда оставалось закрытым. Именно поэтому у меня возникает сопротивление — я не хочу открывать, не хочу видеть, потому что увиденная правда связана с тем, что меня не хотели, пытались куда-то деть, сбросить в круглосуточные ясли, постоянно покидать, а затем, не имея вариантов, просто нашли мне применение, отдав ребёнка и сделав меня ответственной за то, что я должна была воспитывать.
Боль сосредотачивается в неприятии этой правды, потому что я увидела, что смысл моей жизни долгие годы заключался в том, чтобы доказать родителям, как они ошибались, и показать им свою необходимость. Я действительно жила так, будто всё, что я делаю, направлено на то, чтобы вернуть себе принадлежность и значимость, и когда они умерли, я столкнулась с тем, что доказать уже некому, а это значит, что исчезает и та конструкция, на которой держалось всё ощущение моего существования.
К этому добавляется сильнейшее чувство вины — будто я испортила им жизнь, будто своим рождением разрушила их судьбы, и если бы меня не было, они могли бы быть счастливы каждый в своей семье, а брак оказался следствием необходимости, вызванной моим появлением. Этот пласт поднимается болезненно, и именно его я начинаю видеть, сталкиваясь с тем, что столько лет было спрятано под конструкцией выживания.

Уровень 2
Уровень кластеров боли связан с тем, что я долгое время избегала видеть. Меня разрывала такая ярость и внутреннее сопротивление, что я не хотела этим заниматься, не хотела принимать происходящее и не желала даже приближаться к пониманию того, что на самом деле происходит со мной. Я думала об этом когда-то, но потом просто запретила себе даже поднимать эти мысли, потому что становилось слишком больно, и именно поэтому я тащила всё на себе, пытаясь смягчить то, что внутри было невыносимым. Это происходило не только из желания быть любимой, но и из стремления смыть ту вину, которую я несла за сам факт собственного рождения.
Поднималась вина за их жизни — за то, что они будто бы поломали свои судьбы, жили в ненависти друг к другу и оставались в отношениях из-за того, что появилась я. Позже они родили другого ребёнка, чтобы удержать эту систему, но моя внутренняя вина никуда не исчезла, потому что я продолжала чувствовать, что должна оправдать своё появление и доказать, что я была нужна. Мне всё время казалось, что я обязана снять эту вину с себя, и именно это усиливало ощущение тяжести. Боль вины стала фундаментальным кластером: боль от понимания, что они не могли любить меня, потому что я будто представляла собой источник мучений, а моё существование становилось их страданием.
Здесь поднимается особая боль — боль веры в то, что я взяла на себя ответственность, не имеющую ко мне никакого отношения. Я взвалила её так, будто обязана нести всю тяжесть их жизни, хотя я не просила рождаться и не могла повлиять на их решения. Это ощущается как главный кластер, а всё остальное, что присоединяется поверх, — лишь производные, хотя и они требуют рассмотрения.
Необходимо пересмотреть весь кластер и рассоздать его, но проблема в том, что часть ощущений кажется настолько знакомой, что не рассоздаётся с первого взгляда, потому что структура давно закрепилась и воспринимается как естественная. На этом слое поднимается вина за несчастье родителей, вина за то, что я не воспитала свою сестру, словно была за неё ответственна, вина за то, что не сделала её счастливой, не уберегла, хотя это не моя ноша.
Здесь важно увидеть, что значительная часть этих кластеров — не реальные, а искусственные. Они надуманы, построены на ложных связках, тогда как реальный кластер боли связан с вынужденностью брать на себя ответственность, которую я в принципе не могла и не должна была нести. Это боль необходимости тащить непосильную ношу и делать вид, что я обязана отвечать за то, что не находится в зоне моей природы. Я не мать и не отец для своей сестры, и всё, за что я чувствую вину, — это лишь следствие той непосильной ответственности, которую я взяла на себя с раннего возраста.
Получается, что я взяла ответственность за то, чтобы родители были счастливы, взяла ответственность за факт своего рождения и затем выстроила логическую цепочку, будто моё появление разрушило их жизни и судьбу моей сестры. Но важно увидеть, что к моменту моего рождения они уже представляли собой сформированные личности со всеми своими особенностями, реакциями и травмами. К восемнадцати–двадцати годам человек уже полностью формирует основу своей личности, и их жизнь развивалась не из-за меня, а из-за того, какими они были сами по себе.

Уровень 3
Я верю в то, что без меня им было бы лучше, и что именно я являюсь причиной всех несчастий — своих, семьи, каждого человека, оказавшегося рядом. Это убеждение закрепилось так глубоко, что я воспринимаю собственное рождение как первопричину всех бед, и внутри поднимается идея, будто я должна была не родиться или умереть вовремя, чтобы освободить всех от того, что принесла с собой. Кластер боли сосредоточен вокруг переживания, что я не умерла тогда, когда, как мне кажется, была «должна», и это ощущается как грех перворождения, где я виновата уже потому, что появилась на свет.
Вина за моё рождение превращается в ощущение ответственности за то, что я не стала для них счастьем, не принесла радость, благополучие, опору и безопасность, как будто должна была стать им родителем — добрым, заботливым, сильным — и создать им нормальную жизнь. Больно от того, что я не смогла выполнить эту невозможную роль, и ещё больнее — от того, что я взяла эту ответственность на себя так, будто это действительно моя задача. Теперь я переношу ту же модель на племянников и своих детей, пытаясь оправдать само своё существование, смыть вину за собственное рождение и доказать, что я приношу не только горе.
Отсюда возникает ощущение, что я снова нанесла вред, родив собственных детей, будто повторила ту же боль и принесла миру ещё один повод страдать. Мне кажется, что всё, что я делаю, несёт горе, и именно поэтому мне нужно было идти в медицину, помогать другим, чтобы уменьшить чужую боль и искупить свою вину за то, что когда-то причинила боль семье одним фактом своего появления. Я верила, что должна непрерывно оправдывать своё рождение действием и служением, поэтому страдание пациентов становилось способом утопить свою боль в их боли, взять на себя ещё больше чужих чувств и тем самым заглушить то, что я принесла своим родителям и сестре.
Эта логика приводила к тому, что я должна была страдать так же, как страдали они, и даже больше — словно наказание за то, что из-за меня их жизнь пошла по такому пути. Запрет на счастье стал внутренним законом: нельзя быть счастливой, потому что я — причина горя. Отсюда возникла установка о необходимости отдавать все свои ресурсы, жить в режиме постоянного искупления и подтверждать, что моё существование хоть как-то оправдано. Моя жизнь превращалась в бесконечную попытку снять с себя вину за то, что я испортила жизнь своей семье, и эта логика автоматически расширилась на всех: сначала на родителей, затем на сестру, потом на своих детей.
Постепенно это переросло в ощущение, что я являюсь центральной причиной всех несчастий вокруг, что именно я ответственна за всё, что происходит с другими людьми, и что я должна изменить их судьбы, облегчить их боль и быть тем, кто отвечает за любые чужие проблемы. Даже пациенты становились частью этой системы: я верила, что отвечаю за их состояние, за их боль, за невозможность изменить их жизнь, и должна нести эту ответственность как должное. Всё вокруг становилось полем, за которое я обязана отвечать, и внутри формировалось ощущение, что я — та, кто должен исправить весь мир.
На этом уровне появляются уже глобальные решения, которые ребёнок когда-то сформировал, приняв на себя ответственность за боль своих родителей, и теперь эти решения работают как автоматическая структура, определяющая всю мою жизнь.

Уровень 4
Я приняла на себя ответственность за боль своих родителей, за их страдания и за всё, что происходило в их жизни, а затем распространила эту же логику на страдания всех остальных людей, включая пациентов, потому что выбрала профессию, в которой боль и чужие переживания становятся частью ежедневной реальности. Я приняла на себя боль сестры, боль собственных детей и любой негатив, который происходил вокруг, будто всё это является моей зоной ответственности. Из-за этого внутри поднималось состояние, похожее на истерику двухлетнего ребёнка, который кричит, плачет, бьётся и не может ничего изменить, потому что сталкивается с полной беспомощностью перед масштабом переживаемой интенсивности.
Это ощущение абсолютного бессилия возникает от невозможности достичь идеала, от невозможности сделать всех счастливыми и создать «всемирное» благополучие, которое я почему-то считала своей обязанностью. Внутри жило стремление изменить всё так, как мне хочется, но детская часть сталкивалась с пониманием, что это невозможно, и именно эта невозможность становилась источником глубокой боли.
Смерть родителей, а особенно первая смерть — смерть матери, стала триггером, который обрушил всю конструкцию. Я столкнулась с тем, что не смогла сделать её счастливой, не смогла облегчить её жизнь, не смогла дать ей то, что, как мне казалось, была обязана дать хотя бы в конце её пути. После этого аналогичное ощущение возникло и с отцом: я пыталась заглушить происходящее, но его смерть окончательно разрушила мою внутреннюю систему. Именно тогда я увидела, что не достигла своей цели — не сделала его счастливым, не оправдала возложенной на себя роли.
Это ощущалось как проигранная битва. Я не сделала их счастливыми, не спасла их и не оправдала своё существование, поэтому смерть отца стала тем триггером, который обнажил конечный результат: он умер несчастным, убежал из жизни, и это было для меня доказательством того, что я провалила свою задачу. В этот момент я потеряла смысл жизни, потому что смыслом была именно борьба за счастье родителей, а всё остальное — сестра, дети, пациенты — стало приложением, частью той же концепции искупления.
В основе этого слоя находится первичная вина — вина за собственное рождение. Мне казалось, что своим появлением я сделала родителей несчастными, разрушила их судьбы, а затем повторила это в отношении сестры, на которую я также взяла ответственность, пытаясь восполнить то, чего, как мне казалось, не смогла дать родителям. Затем эта логика распространилась на моих детей: я вновь увидела, что не смогла сделать достаточно, и как будто снова принесла страдание своим появлением и своими действиями.
Следующим компонентом стала потеря цели — выпадение из программы, в которой нужно было делать кого-то счастливым, чтобы искупить свою вину. Родители умерли, у сестры своя жизнь, а мои дети сами по себе счастливы и не хотят жить так, как живу я; они не ждут от меня того, что я пыталась им дать. Оказалось, что все, кого я пыталась сделать счастливыми, в итоге ушли от меня, и я осталась один на один с разрушенной программой, не понимая, что делать дальше и как жить без этой ложной ответственности, которая столько лет определяла моё существование.

Уровень 5
Я потеряла свою жизненную концепцию, которая долгие годы заключалась в том, чтобы страдать ради того, чтобы сделать других счастливыми. Сейчас вокруг уже нет тех, ради кого можно продолжать эту стратегию, и осталась только я одна, но заботиться о себе, делать себя счастливой — этого никогда не входило в мою цель и не было частью моей внутренней структуры. Из-за этого возникло ощущение, что почва ушла из-под ног: я потеряла цель, потеряла привычную основу, потеряла ту конструкцию, на которой держалась моя идентификация — оправдывать своё рождение каждый день и делать добро, чтобы доказать себе и миру, что я имею право на существование.
Теперь эта идентификация исчезла, и я осталась с переживанием, будто являюсь «демоном», источником всеобщего зла, хотя никому больше это не нужно знать и никому не нужно, чтобы я продолжала что-то доказывать. Поднимается боль утраты смысла: если моей жизни больше не на кого жертвовать, то сама жизнь кажется ненужной, потому что из неё исчезла главная мотивация — быть тем, кто искупает вину и служит другим любой ценой.
Эта внутренняя программа была мощной, потому что давала серьёзный смысл, побуждала двигаться, достигать, работать, зарабатывать ресурсы только для того, чтобы потом снова ими пожертвовать и отдать тем, перед кем я чувствовала вину. Даже в бытовых мелочах это проявлялось: например, съесть булочку — и тут же представить детей, умирающих с голоду в Африке, и испытывать стыд за то, что я ем, когда другие страдают. Логика всегда возвращалась к необходимости страдать за всех, перед кем я якобы виновата своим рождением.
После смерти родителей поднимается мысль, будто теперь надо плакать о том, что они ушли несчастными, и что не они были моими мучителями, а я — их мучителем. Это создаёт внутри убеждение, что жизнь прожита зря, что весь её смысл заключался лишь в том, чтобы зарабатывать смысл, отдавать смысл и просить прощения за то, что я существую. Та же схема включалась и с пациентами: я просила прощения за то, что жива, здорова, что меня не били, не насиловали и не бросали в тюрьму, как будто любое моё благополучие было незаслуженным и требовало искупления.
Из-за этого появлялся запрет на успех. Любой успех вызывал вину — как я могу быть счастливой, если другие несчастны, как я могу жить лучше, чем те, кому, как я считаю, принесла боль? Поэтому я отказывалась от достижений, от хорошего, от результатов, которые приходили ко мне. Вся стратегия успеха работала только потому, что у меня были ресурсы, но мотив этих достижений был не радостью, не движением, а попыткой искупить вину. Делать что-то — означало отдать, пожертвовать, компенсировать.
Отсюда и ощущение, что нужно себя финансово уничтожить, потому что сама идея успеха причиняет боль. Возникает непрерывное намерение, что мне не должно быть хорошо, что я должна отдавать, отделять, отказываться. Боль успеха становится невыносимой, потому что даже если я виновата «так» или «иначе», успех всё равно приходит, а я чувствую, что обязана от него отказаться, чтобы продолжать искупать вину своего рождения.
Внутренняя программа говорит, что если у меня есть ресурсы, то я обязана им жертвовать. Поэтому, едва получая деньги, я стремилась раздать их всем, кто, как мне казалось, нуждается больше. Я становилась агнцем, который должен быть принесён в жертву, потому что только через уничтожение всех своих ресурсов, сил, знаний и возможностей я могла искупить то, что появление на свет принесло другим боль.
Я вижу, что я постоянно цепляла на себя чужие деструктивные программы, потому что верила: только так я могу смыть вину за собственное рождение. Эта глобальная программа сейчас рушится, и я чувствую масштаб той конструкции, которую удерживала десятилетиями.
Интересно то, что когда программа начинает разрушаться, энергия, которую я постоянно отдавала и сливала, возвращается обратно. Но сама программа всё ещё пытается заставить меня вернуть её обратно другим, как будто любое восстановление сил является нарушением внутреннего «закона» искупления. Возвращается та энергия, которую я отдавала, и именно это делает разрушение программы таким тяжелым и одновременно важным.

Уровень 6
Во мне сталкиваются две силы: одна стремится к полной деструкции, а другая пытается удержать хоть какую-то конструкцию, и я оказываюсь между ними, чувствуя бурление и смещение внутренних пластов, словно гейзер сметает всё на своём пути. Это ощущается как внутреннее землетрясение, настолько мощное, что порой становится страшно, потому что мир, в котором я жила, был предсказуемым: существовала программа, существовала схема, где я знала, что нужно зарабатывать, отдавать, делить и через это получать избавление от боли. Там всё было понятно — где находится удовольствие, где находится облегчение: отдала — стало легче, помогла — получила внутреннее освобождение, и цикл снова начинался, создавая ощущение контролируемости.
Но сейчас эта конструкция рушится, и ощущение конечности мира, конечности старой программы поднимается как сильная волна. Если я уже родилась и от этого никуда не денусь, значит, нужно снова уничтожать часть себя, чтобы получить хоть небольшое облегчение, и этот цикл повторяется бесконечно. Боль присутствует с самого начала: я родилась, я существую, я живу на этой земле — и в этом сама точка триггера. Мой главный триггер — это факт моего существования; всё остальное лишь дополнительные слои.
Смерть отца, его нежелание меня принять до конца жизни — это всего лишь поводы, но ядро — это я сама. Стоит только посмотреть в зеркало, увидеть своё лицо, свои глаза, и сразу возникает чувство вины за то, что я есть, за сам факт моего существования, и это становится самым тяжёлым триггером. Всё остальное — лишь дополнения к этой фундаментальной точке.
Внутри есть образ зеркала, в котором я всю жизнь вижу решение: «я не нравлюсь отцу», и независимо от того, было ли так на самом деле, именно это восприятие формирует реальность. Это зеркало создаёт пространство, в котором я постоянно пытаюсь соответствовать, но по сути стою перед ним, не замечая, что происходит вокруг. И когда отец умер, оказалось, что понравиться уже некому, но решение осталось прежним: если не понравлюсь — умру. Поэтому каждый раз, когда я смотрю на себя, я вижу не себя, а собственное решение, превращённое в триггер — «я виновата».
Точка А была заложена ещё тогда, когда моя мать узнала, что беременна. Именно в этой точке я приняла внутреннее решение, создав программу, которая стала основой моей жизни. Меня ещё не было, а программа уже существовала: фундаментальная схема, по которой структуировалась вся моя дальнейшая судьба. Это программа вины за своё рождение, и каждый раз, когда я действую, ем, одеваюсь, радуюсь или просто ощущаю себя живой, запускается один и тот же триггер — «я сама», потому что моё существование воспринимается как ошибка, требующая исправления.
Другие триггеры — смерть родителей, болезнь сестры, чужие страдания — лишь подтверждают, что я не выполнила свою программу и не достигла цели. Они как напоминания о том, что я «проиграла»: не сделала всех счастливыми, не избавила никого от боли, и программа трактует это как провал. Поэтому триггер становится простым: я живу, и я виновата, что живу. Поела — значит живая. Почувствовала удовольствие — значит живая, и это уже запускает новую волну боли.
Удовольствие, удовлетворение, даже небольшая радость становятся триггерами сами по себе, потому что программа говорит: «как ты можешь радоваться, если твое существование приносит страдания?» Неважно, к чему я прикасаюсь — везде я сама становлюсь источником активации. Это постоянное включение, постоянная готовность программы запуститься, и поэтому возникает ужас и невозможность подняться энергетически.
Смерть отца не активировала программу — она была активной всегда. Его смерть лишь перевела меня в новый этап: этап наказания себя за то, что я не выполнила свою миссию, не оправдала своё появление и не смогла сделать их счастливыми. Теперь внутри раскрылся слой само-наказания, и эта часть программы гораздо тяжелее, чем предыдущие, потому что она не только требует страдать, но и диктует невозможность выхода, пока цикл не будет распознан и пересмотрен.

Уровень 7
Я всегда наказывала себя, и это наказание было не просто одним из элементов жизни, а очень мощной внутренней системой, которая определяла практически всё, что я делала. Наказание за невыполнение чего-то — это одно: там хотя бы сохраняется иллюзия возможности исправить ситуацию, сделать шаг вперёд, получить шанс отыграться. Но здесь наказание связано с тем, что я не выполнила главное — не сделала отца счастливым, и он умер, так и не получив от меня того, что, как мне казалось, я должна была ему дать.
К этому добавлялось наказание за улучшение, за любое облегчение, за любое движение вверх. Если мне становилось лучше, поднималась энергия, уменьшалось отчаяние или появлялось ощущение, что я перестаю так сильно включаться в страдания, — это сразу воспринималось как повод наказать себя ещё сильнее. Внутреннее правило звучало так: если всем плохо, то я не имею права чувствовать себя лучше, и любое улучшение превращалось в триггер, который требовал вернуть себя обратно в состояние боли.
Именно поэтому многие практики, которые объективно давали улучшение, приводили к обратному откату: как только становилось легче, возникала сильнейшая необходимость вернуться в прежнее состояние и ликвидировать любое улучшение, потому что оно воспринималось как нарушение внутреннего закона искупления. Эти постоянные возвраты назад, эти внутренние качели истощали силы и не давали подняться даже на минимальный уровень устойчивости.
Моя энергия ушла двумя большими волнами: первая — после смерти матери, вторая — после смерти отца. После этого я начала наказывать себя всеми оставшимися силами за то, что они умерли, так и не получив счастья, которое я якобы должна была им дать. Теперь каждый следующий триггер — любая неудача у ребёнка, любое событие в жизни других — тут же воспринимался как моя вина, как подтверждение того, что я виновата просто потому, что живу.
Внутри работает множество субпрограмм, но все они связаны с главной — потребностью искупить вину перед теми, перед кем я больше не могу искупить. Они ушли, их жизни завершились, а я не смогла сделать их счастливыми, и программа трактует это как невыполненную миссию, которая продолжается уже без того, кому она была адресована.
При этом я не вижу того, что у них была своя судьба, со своими обстоятельствами и особенностями, и что ни один человек не способен изменить чужую жизнь в такой степени, в какой мне казалось. Они родились со своими несчастьями, со своими историями, и всё, что происходило, происходило бы вне зависимости от меня. Но программа этого не учитывает: она ставит условие, выполнить которое невозможно в принципе.
И именно в этом суть деструктивных программ — они создают цель, которую невозможно выполнить ни при каких условиях. Но при этом сама программа наделяет эту цель таким масштабом, что она становится смыслом жизни.
Это и есть программа глобального смысла, которая формировалась во мне десятилетиями. За 60 лет она набрала огромную силу, стала настолько мощной, что превратилась в священную внутреннюю обязанность. Человек, находящийся внутри такой программы, становится одержим выполнением её условий, и логически объяснить ему её невозможность почти нереально, потому что для него это не просто структура, а идея, равная жизненной миссии.
Подобные глобальные постановки есть у каждого, только цель у всех разная. И чем сильнее программа, тем труднее увидеть её искусственность, потому что она ощущается как единственная причина жить.

Уровень 8
Вина за собственное рождение — универсальный человеческий пласт, присутствующий почти у всех, и настолько глубоко, что её даже закрепили в религиозных текстах, превратив в базовую идею искупления. Смысл остаётся тем же: человек должен искупить свой «грех рождения», пройти наказание, потому что жизнь будто бы мстит ему за то, что он появился на свет «неправильным» образом. Это становится глобальной программой, мировым шаблоном, который определяет, как человечество должно жить, тратить себя, уничтожать свой ресурс и считать себя виновным просто из-за факта появления на свет.
Эта структура абсурдна по своей природе, потому что в ней заложен абсолютный нонсенс: человек несёт вину за то, на что он никак не мог повлиять, и принимает на себя ответственность за событие, которое не зависело от него и не могло зависеть. Это фундаментальная ошибка, заложенная в самом начале, ещё до того, как возникло какое-либо осознание.
Эту ошибку особенно хорошо использует религия, предлагая «рассказать и освободиться», но на самом деле за этим скрывается ретравматизация: человек снова и снова подкармливает свои триггеры, возвращается к прежней боли и уничтожает части себя, считая, что таким образом он очищается. Я всегда игнорировала сам факт своего рождения и никогда сознательно не связывала его с тем, как живут другие и что происходит вокруг, но внутри эта связка существовала. Всё началось с ощущения невозможности: я столкнулась с тем, что проиграла программу, которую изначально невозможно было выполнить.
Пока родители были живы, сохранялась иллюзия, что возможность всё ещё существует, что можно что-то изменить, что есть шанс осчастливить их хотя бы в будущем. Но когда они ушли, эта «возможность» превратилась в необратимую невозможность, и это ощущение стало бесконечным. Оно ударило особенно больно, потому что программа потеряла объект и вместе с ним потеряла смысл, а я потеряла цель, к которой двигалась всю жизнь.
Эта программа была космически невыполнимой: проигрыш в ней гарантирован всегда, потому что невозможно сделать кого-то счастливым таким образом, невозможно исправить чужую судьбу, невозможно компенсировать факт собственного рождения. И самое болезненное в том, что вместе с этой невозможностью исчезла и та маленькая радость, которую я получала, когда отдавала свои ресурсы и на мгновение чувствовала освобождение. Теперь такой возможности нет, и остаётся только боль, чувство вины, доведённое до условных «миллиарда процентов из ста».
Окончательный результат переживается как полный провал: я не сделала родителей счастливыми, не подала воду в нужный момент, не оправдала своё существование, не успела попросить прощения за то, что родилась. А если смотреть с другой стороны — если считать родителей в чём-то виноватыми передо мной, — то тогда возникает другой вариант: они не успели попросить прощения у меня. И в любом из этих вариантов остаётся только чувство незавершённости, которое невозможно исправить, потому что сама программа была выстроена как бесконечно проигрышная.

Центральная точка
Типичным способом «решить» эту ситуацию становится мысль о физической смерти, потому что в этом состоянии мне кажется, что я одновременно являюсь тем, кто всё это делает, тем, на ком это делается, и тем, кто не способен выйти из этого круга. Выхода не видно, и единственным вариантом кажется умереть от любого доступного диагноза или обстоятельства, чтобы прекратить эту внутреннюю муку. Это воспринимается как легальный способ исчезнуть, когда окружающие будут говорить, что я была хорошим и добрым человеком, ведь истории о смерти от тяжёлых болезней чаще всего рассказывают о «очень хороших людях», а плохие, как будто бы, от таких болезней не умирают.
Внутри меня действительно принимались самоуничтожающие решения — в бизнесе, в доме, в отношении здоровья, в любых аспектах жизни — и всё жизненное пространство постепенно оказалось занято структурой, работающей на выполнение этой деструктивной программы.
Суть таких программ заключается в том, что человек фактически рождается уже с установленными матрицами, и личность представляет собой набор программ, которые активируются в определённые моменты жизни. В этом смысле ошибка Фрейда состоит в том, что он видел основную причину в воспитании, хотя воспитание является лишь этапом активации, наполнения и структурирования уже существующих программ, а не источником их возникновения. Из-за этого на родителей часто навешивается чрезмерная вина, хотя их роль — в большей степени запуск механизмов, которые и так присутствуют внутри человека.
Со временем у меня стало ослабевать чувство принадлежности к семье, ощущение корней и связи с теми структурами, которые были пропитаны болью. Постепенно, очень медленно, я начала выходить из этих внутренних узлов, освобождаясь от представления о себе как о «чьей-то дочери» и переходя в состояние самостоятельного существования. Это движение даётся тяжело, но в нём появляется новое восприятие, более чистое ощущение себя, которое пока ещё кажется хрупким и, возможно, даже иллюзорным, но оно отличается от прежних конструкций.
Я начинаю отпускать иллюзию миссий, обязанностей и распределённых ролей, где кто-то кому-то что-то должен. И теперь, оглядываясь назад, я вижу, что 60 лет своей жизни я провела в оправдании, в искуплении вины, в попытках выполнить невыполнимое и исправить то, что не зависит от меня. Осознание этого не приносит мгновенного облегчения, но даёт возможность впервые увидеть пространство, в котором может начаться движение в другую сторону.

Общее резюме всего документа

Документ представляет собой последовательное, глубоко структурированное исследование внутреннего состояния человека, проходящего интенсивный процесс прояснения и распутывания долгосрочных психических конструкций. Текст фиксирует многослойный анализ боли, вины, ответственности и базовых деструктивных программ, которые формировались с момента рождения и определяли течение всей жизни.
Структура работы организована по уровням, каждый из которых отражает отдельный пласт осознаваемого материала: от первых эмоциональных всплесков и бурления разрушившихся защит до глубинного ядра — фундаментальной программы вины за собственное рождение. Через весь документ проходит центральная тема: человек десятилетиями жил внутри глобальной иллюзии, что должен искупить своё появление на свет, сделать других счастливыми, исправить их судьбы и компенсировать чужую боль собственной жизнью.
Ключевые элементы резюме
Начальное состояние описывается как мощный внутренний шторм: разрушение защитных конструкций, поднятие подавленных эмоций, столкновение разнонаправленных процессов. Человек переживает тектонический сдвиг, который вскрывает старые пласты боли и делает видимой первоначальную структуру, определявшую жизнь.
Основной узел документа — точка А, то есть истинная боль, от которой человек всю жизнь бежал. В отличие от точки Б — искусственной конструкции, создающей чувство стабильности, — точка А содержит реальное переживание: боль ненужности, брошенности, детской беспомощности и глубинной вины за своё существование.
По мере прохождения Уровней 1–7 выявляются ключевые кластеры:
Вина за то, что ребёнка «не хотели».
Вина за разрушенные судьбы родителей.
Вина за появление сестры, детей, за страдания других.
Иллюзия всемирной ответственности.
Запрет на счастье и успех.
Стратегия искупления через жертвенность.
Самонаказание за любое улучшение состояния.
Автоматическое присвоение чужих страданий.
Главная программа, формирующая центральный конфликт, — это убеждение:
«я виновата тем, что родилась».
Эта программа работала всю жизнь и определяла все решения: выбор профессии, отношения, реакции, способы самоуничтожения.
Смерть родителей стала катализатором разрушения всей конструкции: исчезла иллюзия, что их можно сделать счастливыми в будущем, и программа перешла в фазу тотального самонаказания и утраты смысла.
Уровень 8 фиксирует универсальность программы: вина за рождение является не только личной, но и коллективной, культурной, религиозной конструкцией, на которой построены многие социальные формы поведения и концепции искупления.
В Центральной точке проявляется главный вывод:
— долгие годы человек жил внутри не собственного желания, а внутри предустановленной матрицы, где единственным способом «исправить» ошибку своего рождения виделась физическая смерть или последовательное самоуничтожение.
— теперь эта структура разрушена, и начинается движение к самостоятельности, отказу от иллюзорных ролей и выходу из системы ложной ответственности.
Итоговое содержание документа
Текст представляет собой детализированное описание пути от разрушения искусственных защит и поверхностных рационализаций к фиксации глубинной первопрограммы, определявшей всю жизнь. Через последовательное раскрытие уровней становится очевидным масштаб внутреннего конфликта и центральной деструктивной идеи, вокруг которой строилась идентичность человека. Завершение документа обозначает появление нового состояния — возможности выйти за пределы роли «искупителя» и начать существовать не как функция чужих жизней, а как самостоятельная точка восприятия.