Позиция инфантила - стремление избежать взрослости и ответственности и скрывание инфантильности за маской серьезного и ответственного человека.

Краткая аннотация

Документ представляет собой глубокое исследование внутренней структуры личности, построенной на отказе от ответственности и страхе несовершенства. Через восемь уровней и Центральную точку раскрывается механизм постепенной деградации сознания — от внешне «взрослой» позиции до полного распада в состояние усталости, изоляции и бездействия.
Каждый уровень фиксирует очередную стадию ухода из реальности: от обиды и манипуляции до тотального саботажа жизни и стремления исчезнуть. В финале показано, что базовая программа личности — это стремление быть безупречной, исключить возможность ошибки и тем самым лишить себя живости.
Главная идея текста: страх ответственности и несовершенства превращает человека в механизм избегания жизни; стремление к безупречности есть форма отказа от человеческого и живого.

2021_08_17_

Позиция инфантила прикрыта маской серьезного и ответственного человека, но за этой внешней оболочкой скрывается полное отсутствие зрелости и внутренней ответственности. Отношение к процессу проработки — несерьёзное, поверхностное, на уровне жертвы, с постоянным увиливанием, кривлянием и попытками уйти в мозговые мастурбации и ментальные кривые конструкции. Весь набор проявлений инфантильности раскрывается во всей яркости — болтание, забывчивость, отсутствие опоры на уже сделанную работу. Каждый сеанс начинается с минуса, с того же самого нуля, который уже десятки раз был проработан. Мы вновь и вновь проходим один и тот же путь, начиная с выведения тебя из состояния полного упадка, чтобы хотя бы запустить процесс работы. Каждый раз приходится повторять то, что следовало пройти один или два раза, но не превращать это в бесконечное повторение. Два с половиной часа уходят на одно и то же — на вытаскивание тебя из того же самого состояния, в котором ты оказываешься снова и снова. Каждый сеанс начинается заново, как будто всё предыдущее было стерто.
Инфантильность по сути противоположна детской позиции. Она не имеет ничего общего с живостью, интересом, желанием познавать, пробовать и двигаться вперёд. Настоящая детская позиция — это естественное стремление к расширению, это открытость, исследование, живое движение. Инфантильность же — это застревание, отказ от ответственности, имитация беспомощности и постоянная попытка быть тем, кто «не должен». Представь ребёнка, который ведёт себя как взрослый, играющий в ребёнка, — его бы повели к врачу, потому что это неестественно. Инфантильная позиция держится на одной идее — я ни за что не отвечаю. И именно эта установка становится оправданием всего происходящего.
Ты не хочешь брать ответственность ни за жизнь, ни за собственное пространство, ни за результаты работы. Каждый раз ты опускаешься настолько глубоко, что приходится вытаскивать тебя из собственных нор. А на следующем сеансе ты вновь оказываешься там же, в тех же глубинах, и всё приходится начинать заново — с объяснения элементарных, уже сотни раз проговорённых вещей. Всё повторяется до бесконечности: одно и то же приходится говорить снова, чтобы хотя бы запустить процесс осознания.
В тебе есть это постоянное ноющее чувство: я хочу, чтобы мне наконец стало хорошо. Но за этим стоит идея, что «хорошо» — это когда ты не чувствуешь, когда ты отключён. На самом деле это желание умереть, но в завуалированной форме — умереть, но при этом сохранить позитивные стороны живого. Это абсурдная, инфантильная, маразматическая позиция: одновременно стремиться к смерти и цепляться за жизнь. И именно поэтому это состояние невозможно проработать — оно само по себе абсурдно. Нормальное сознание не может долго удерживаться в подобной конструкции, не разрушаясь.
Ты пытаешься выбраться умственным способом — через анализ, раскладывание идей по полкам, через бесконечное внутреннее обсуждение. Но даже сейчас ты говоришь из позиции маленького ребёнка, который жалуется, что его заставляют. Меня заставляют идти в школу, умываться, рано вставать, делать то, чего я не хочу. Эта жалоба становится главным способом существования — всё время кто-то заставляет, а ты всё время сопротивляешься. В этом и есть корень инфантильности — желание остаться в состоянии, где ничего не нужно решать и за ничего не нужно отвечать.

Я снова въехала в эти обиды, в эту ситуацию, — и именно в этом проявляется моя инфантильность. Она заключается в том, что я постоянно вхожу в эти состояния, снова и снова погружаюсь в них, полностью растворяюсь в чувствах и реакциях. Это и есть безответственность — постоянное движение по одному и тому же кругу, без попытки выйти из него. Все мои чувства рождаются из этой точки, из привычки поддерживать маразматическую позицию, из хронического выполнения одной и той же программы.
Я пытаюсь уйти туда, где мной не будут управлять, туда, где я сама смогу управлять другими. Это одержимость контролем, которая тянется уже шесть–семь лет. Всё это время моё намерение — демонстрировать детскую беспомощность, скрывая под ней желание вернуть власть над ситуацией. И снова, раз за разом, я пытаюсь сделать именно это — показать слабость, чтобы освободиться от требований и ответственности.
Я поймала себя на этом механизме: во мне возникает желание в очередной раз произнести слова, которые продемонстрируют беспомощность. Это способ вызвать у других раздражение, чтобы они махнули на меня рукой, отвернулись, оставили одну. Тогда я смогу убежать в свою иллюзорную свободу — в пространство отключки, где никто ничего не требует. Это состояние я называю свободой, но по сути это бегство. Даже когда я выполняю то, что нужно, делаю это наспех, «для галочки», чтобы быстрее освободиться и снова уйти туда, где меня нет.
Это отношение к деятельности, к работе, к любым обязанностям становится фоном всего. Я сижу и снова запускаю один и тот же цикл. Ощущение, будто я нахожусь в вязком болоте автоматизмов, из которого не могу вырваться. Всё внутри крутится по кругу, сознание не включается. Снова и снова я демонстрирую беспомощность, как будто всё, что я говорю или делаю, подчинено одной цели — показать, что я не могу, что я жертва, что я не отвечаю.
Всё моё отношение к деятельности построено на желании любой ценой сбежать от ответственности. И действительно — у меня её нет. Я будто застряла в киселе привычных чувств, связанных с этим пространством. Моя голова влипает в него, и как только я пытаюсь подняться, меня тут же затягивает обратно. Эти механизмы я включаю стабильно, автоматически, и точно так же искажено моё восприятие проработки.
Я не чувствую ответственности за себя в процессе. В проработках не я работаю с собой — я просто выполняю некие обязательства, прихожу без интереса и почти сразу перехожу в желание уйти. В основе лежит детская идея: мне нужно быстро сделать то, что от меня требуют, чтобы меня оставили в покое и я могла побежать играть во двор. Я по привычке стараюсь «ублажить отца» — символическую фигуру контроля — и как только он отстанет, убежать обратно в своё пространство игр, где нет ответственности и включённости.
Это отношение ко всему, что связано с долгом, с включением в процесс: всё, что нужно делать, вызывает тягостность, раздражение, внутренний протест. Я не хочу включаться, я не вижу смысла в участии, я просто жду момента, когда можно будет сбросить с себя всё и вернуться в привычную внутреннюю «свободу» без осознания.
Позиция инфантильности — это бесконечный сброс ответственности, превращённый в образ жизни.
Приказываю себе найти и проявить всю структуру личности, которую я создала для выполнения этой программы.
Это личность хитрая, изворотливая, враждебная, с глубоко скрытой агрессией. Она постоянно играет в игры, в которых нужно сделать других виноватыми, выставить их должными, а себя — беспомощной. Вся энергия направлена на одно: сбросить с себя ответственность.

Уровень 1
Улетаю в транс — шаги вниз приносят облегчение, в теле появляется ощущение сладкого расслабления, почти кайф. Я терпела, выносила, держалась, и теперь упиваюсь этим моментом, наслаждаюсь им, чувствую, как распирает изнутри. Это странное удовольствие, замешанное на поражении, на боли, на внутренней капитуляции. Состояние ответственности проявляется как реакция на боль поражения — я съёживаюсь, ощущаю униженность, беспомощность, будто становлюсь маленькой и слабой. Это реакция жертвы, детская попытка спрятаться за беспомощностью, идея «я не могу сейчас ничего сделать». Я будто ищу выход, но не нахожу его, и чем больше ищу, тем глубже застреваю в этой беспомощности.
Я чувствую себя маленькой, недееспособной, испытываю стыд за саму себя, за то, что не справилась. Первая агрессия направлена внутрь — как я могла так поступить, как я могла это допустить. Появляется ощущение поражения, особенно в тех сферах, которые я считала важными: там, где я хотела что-то построить, проявиться, преодолеть себя, — но не смогла. Я сама себе судья, сама себе палач, и вместе с тем — объект жалости. Не получилось — значит, я плохая. Не справилась — значит, недостойна. И всё это разбивает мои представления о себе: о той, кто должна была справиться, у кого должно было получиться.
Каждая неудача оставляет след — в моменты поражения я впадаю в растерянность, начинаю анализировать, вспоминать, искать, почему всё пошло не так. Эти ситуации и люди становятся носителями боли. Я начинаю упиваться тем, как всё было плохо, как я пострадала, и это становится формой компенсации. Я как будто погружаюсь в сладкий туман собственной несчастности, компенсируя боль поражения упоением своей жертвенностью. Эта боль становится центральной точкой, вокруг которой выстраивается всё восприятие, хотя параллельно я могу спокойно взаимодействовать с другими людьми, заниматься делами, смеяться, быть в порядке. Но стоит хоть на мгновение вспомнить тот эпизод — и снова накатывает.
Эти промахи, неудачи, болезненные моменты живут во мне до сих пор. Каждый триггер, каждое слово или образ, напоминающее о них, включает тот же процесс: я снова переживаю поражение, снова ищу виноватых, снова тону в эмоциях и мыслях, где я «вынуждена» сдаться. Реакция на беспомощность чрезмерна — вместе с ней поднимаются унижение, стыд, позор. Эта беспомощность словно дискредитирует меня, разрушает образ самой себя. Со мной так быть не должно. Я построила убеждение, что у меня всегда должно получаться, а когда не получается — боль становится невыносимой.
И чтобы не видеть, что источник поражения — во мне, я мгновенно перевожу фокус вовне. Возникает импульс свалить вину на других: это не я не смогла, это они виноваты, из-за них не получилось. Мне так больно признать собственную несостоятельность, что я моментально вывожу себя из-под удара. Я становлюсь бедной, несчастной, пострадавшей, и упиваюсь этим состоянием. Это сладкий бегство в иллюзию. Я мгновенно нахожу виновных, оправдываюсь перед собой, перекладываю внимание на других и тем самым снимаю с себя ответственность.
ЦИ
Я должна всё мочь. Я должна всё суметь. Где-то глубоко во мне есть рана, связанная с этой установкой. У меня не может быть слабых мест — я обязана справляться со всем, что решу. Всё, что я намереваюсь сделать, я должна суметь. И именно эта идея, что я обязана быть всесильной, становится источником моей боли, поражений и внутреннего разрыва.

Уровень 2
Ничего не хочу делать. Ни сейчас, ни потом. Возникает острое желание просто встать и уйти, исчезнуть из этого пространства, где от меня что-то требуется. Не хочу, чтобы кто-либо присутствовал при моей деятельности, чтобы кто-то наблюдал, оценивал, ожидал чего-то от меня. Когда на меня смотрят, я будто парализована. Сам факт чужого взгляда вызывает внутренний ступор — я не могу действовать. Чтобы хоть что-то сделать, мне необходимо забиться в угол, отключиться от других, уйти в себя. Делать при других — это боль, почти физическая. Как только появляется наблюдатель, возникает ощущение угрозы: на меня смотрят, чего-то ждут, что-то оценивают.
Всё это уходит корнями в детство. Особенно сильно это проявлялось, когда время было ограничено, когда нужно было показать результат, а кто-то следил за мной. В такие моменты я буквально отключалась, проваливалась в беспомощность. Чужое присутствие вызывало сильнейший стресс, словно я находилась под давлением, под принуждением. В присутствии другого человека я переставала быть собой, впадала в ступор, хотела спрятаться, исчезнуть. Только когда человек уходил, я могла начать что-то делать — в одиночестве, в безопасности своей «норы».
Это чувство стыда и боли, связанное с чужим взглядом, настолько остро, что я не могу даже вспомнить его без внутреннего сжатия. Когда кто-то смотрит, я ощущаю себя неправильной. Мне кажется, что меня вот-вот осудят, скажут, что я делаю всё не так, не тем темпом, не так, как «правильно». В этом переживании живёт дикое желание, почти крик: оставьте меня одну! Я не могу делать при других — это запрещено внутренне, связано с сильнейшей болью и ощущением позора.
Как только я замечаю, что на меня кто-то смотрит, появляется чувство враждебности, раздражения, ненависти. Этот человек становится врагом, потому что он «видит» мою неправильность. Он знает, как делать «идеально», а я — неуклюжая, ошибающаяся, неумелая. И от этого хочется исчезнуть, убежать из поля зрения, спрятаться. Когда в детстве происходило подобное, я начинала плакать, не могла остановиться, впадала в демонстрацию беспомощности. Этот страх делать при других был постоянным, каждодневным. Когда мать или отец наблюдали за мной, я словно переставала существовать.
Чтобы действовать, мне нужно остаться одной. Присутствие другого превращается в стресс, в чувство вины и страха. Мне кажется, что человек ловит каждую мою ошибку, выискивает несоответствия, готов уличить в неумении. Любое наблюдение воспринимается как нападение. Я начинаю доказывать, что права, внутренне оправдываться, хотя внешне просто перестаю делать, бросаю начатое и ухожу. Это всегда одна и та же стратегия — демонстрация беспомощности, бегство, отказ от действия.
Я включаю этот механизм мгновенно: если рядом другой человек, я либо замираю, либо начинаю искать способ уйти. В детстве это выражалось словами: «я дома доделаю», «потом сделаю», — лишь бы уйти из-под взгляда. Даже сейчас, когда кто-то наблюдает, я чувствую напряжение, неловкость, будто меня лишают опоры. Всё внутри сжимается, и результат сразу ухудшается.
Я осознаю, что рядом с другим человеком включается автоматическая программа: нужно избавиться от него, сбежать, остаться одной. Тогда я смогу действовать, быть собой, делать «правильно». А при других — будто заранее опозорена, уже виновата, уже неумелая. Внутренний голос говорит: он смотрит, чтобы поймать меня на ошибке, чтобы доказать, что я — ничто, что я не могу. Возникает идея, что другие хотят меня опозорить, что их взгляд — это угроза разоблачения.
Моё восприятие других проецирует на них собственное представление о себе: я — неправильная, дефектная, объект, у которого всё не так. Всё пространство вокруг окрашивается в идею постоянного наблюдения и осуждения, где любое действие — потенциальный позор, а любая попытка проявиться — опасность быть разоблачённой.

Уровень 3
Я улетела в мысли. Я — туман. Всё расплывается, и я словно рассуждаю влево, всё время смещаясь в сторону ума, теряя связь с телом и присутствием. Я отключилась, спряталась. Возникает ощущение, будто я скрылась от всех внутри своей головы, где меня никто не видит, где можно быть невидимой. Здесь живёт навязчивое желание спрятаться — безумное, почти физическое. Оно настолько сильное, что мне буквально больно, когда меня видят. Даже когда я физически присутствую, внутри есть стремление раствориться, слиться с массой, исчезнуть в ней, чтобы никто не заметил моего существования.
Особенно это ощущается в ситуации деятельности, связанной с результатом. В играх, в неформальном общении этого нет, но как только появляется аспект результативности, включается паника: нужно сбежать. Если невозможно убежать физически, я стараюсь хотя бы стать невидимой, перестать проявляться. Исчезнуть как личность, перестать излучать. Или, наоборот, сделать других «невидимыми» — стереть их из восприятия, превратить в неощущаемые фигуры. Создать между собой и миром непроходимый барьер, мембрану, за которой никто никого не видит. Это бегство от чувств, от контакта, от присутствия.
Я обесцениваю других, чтобы не чувствовать их присутствие. Подавляю ощущение чужого взгляда, чужой энергии, чужого существования. Это становится уже не просто эмоциональным бегством, а ментальным процессом — я строю в уме плотную стену, мембрану между собой и другими. Она широкая, толстая, проницаемая только для иллюзий. С одной стороны — я не чувствую людей, а с другой — создаю ощущение, что они не чувствуют меня. Я как будто вырезаю себя из поля восприятия, а вместе с этим — их из своего поля.
Ощущение, что люди перестают для меня иметь значение, будто они становятся фантомами, не имеющими реальности. Я стараюсь не видеть связей, не чувствовать, зачем они здесь, что они делают рядом со мной. Мне кажется, что проблема не во мне, а в них — это они мешают, это они создают напряжение, это из-за них мне больно. Я начинаю строить умственную конструкцию, в которой мир — угроза, а люди — источник боли. Я отказываюсь воспринимать реальность, перестаю чувствовать присутствие других. Это форма бегства в ум, ментальное самозамыкание.
Я стараюсь представить, что этих людей нет, что они — пустое место, что их взгляды иллюзорны. Это отключение от восприятия — способ защититься, способ не чувствовать стыда, страха быть увиденной, быть разоблачённой. И пока я «в уме», я будто бы могу что-то делать, потому что не ощущаю ничего — ни себя, ни других. Это не жизнь, это выживание в режиме ментальной анестезии.
ЦИ
В основе этого уровня лежит перенос ответственности на других, на присутствующих. Внутреннее убеждение звучит так: проблема не во мне, а в них; это не я чувствую страх — это они мешают, они виноваты. Я снимаю внимание с собственных чувств, отказываюсь видеть страх опозориться, страх быть замеченной, и переношу его в ум, где можно всё рационализировать, стереть, обесценить.
Это бегство в ум — отказ воспринимать реальность, отказ видеть, что рядом действительно есть люди, что они на меня смотрят. В состоянии отключки я верю, что это единственный способ что-то делать: спрятаться, вырубить восприятие, отключиться от мира и существовать на автомате. Всё, что происходит в этой позиции, — иллюзия действия при полном отсутствии присутствия.

Уровень 4
Возникает стойкое нежелание взаимодействовать с кем-либо и с чем-либо в реальности. Это не просто временная усталость — это прямой отказ от любых взаимодействий. Чем меньше контактов, чем меньше обязательств, тем лучше. Чем меньше я беру на себя, тем спокойнее и безопаснее становится. Здесь речь идёт не только о деятельности, но и о человеческих связях — даже дружба воспринимается как чрезмерная ответственность. Лучший друг — это уже слишком ответственно, а приятельница — безопасный формат, ни к чему не обязывающий.
Я стремлюсь перевести все отношения в плоскость нейтральных, поверхностных контактов, где мы друг другу в среднем никто. Мы можем приятно провести время, «покайфовать» от общения, но если возникают проблемы, каждый решает их сам. Это распространяется и на личные, и на рабочие отношения. Главное — избежать любых форм привязки, обязательств и обратной связи.
В этой точке я стремлюсь занять скользкую позицию — такую, из которой всегда можно выскользнуть, уйти, избежать последствий. Мне важно иметь возможность исчезнуть из нежелательной ситуации, не сталкиваясь с ответственностью, оставить другого в растерянности, а самой остаться «чистой». Это состояние похоже на лёгкую параноидальную отчуждённость, почти мёртвую внутренне позицию. Происходит отторжение любых живых контактов, избегание любого настоящего взаимодействия.
Я всё время насторожена, отстранена, наблюдаю, собираю в уме ошибки и промахи других, чтобы в нужный момент использовать их как аргументы для разрыва контакта. Мне нужно иметь, что предъявить — чтобы оправдать уход, чтобы ответственность за прекращение связи не лежала на мне. Тогда я могу сказать себе: я ухожу не потому, что не хочу быть рядом, а потому, что он плохой, он виноват.
Но где-то на краю сознания я понимаю: если я вступаю во взаимодействие с человеком или принимаю участие в каком-то деле, то я всё же несу ответственность за своё участие. И от этого осознания становится больно. Возникает боль вины — не столько перед другими, сколько перед самой собой. Я знаю, что люди — не игрушки, что отношения требуют честности и присутствия. Но здесь особенно тяжело нести ответственность за свои поступки, потому что за этим всегда следуют осуждение и внутренний стыд.
Есть боль от окончательного сброса ответственности, от того, что я превращаю других в неодушевлённые объекты, теряю ощущение живого. И где-то глубоко понимаю, что так быть не должно. В этой точке ещё остаются следы этических ориентиров, остатки совести, внутреннее чувство, что я всё-таки должна отвечать перед другими. Но я всё равно стараюсь это отвергнуть.
Основной способ справиться с этой болью — сделать виноватым другого. Сбросить с себя ответственность через обвинение: он плохой, он неправ, он обязан. Я передаю свою ответственность старшему, сильному, более опытному — ты мужчина, ты и должен, ты за всё отвечаешь. Это стратегия передачи вины и долга, попытка уничтожить остатки понимания, что другие люди — такие же живые, как и я, и что за взаимодействие мы оба ответственны.
Внутренне я активно формирую позицию, в которой становлюсь невидимой и недостижимой. Передаю ответственность за себя, за отношения, за мир — на мир, на других людей, на обстоятельства. Они отвечают, а я — никогда, ни за что.
ЦИ
Я делаю шаг назад. Отказываюсь от ответственности за взаимодействие — за любое, в любой форме. Независимо от того, навязана ли мне эта ответственность или я сама её взяла, внутри звучит одна и та же установка: избавиться, сбросить, переложить. Всё сводится к одной задаче — освободиться от необходимости отвечать, спихнуть ответственность с себя на других и уйти в привычную пустоту без обязательств.

Уровень 5
Тишина. Легкая тошнота. Перед глазами всё начинает плыть, появляется неприятный туман. Пустота. Ещё недавно я воспринимала происходящее, а теперь перестала. Мир как будто растворился, и я перестаю понимать, что делаю. Этот туман создаёт ощущение, что я нахожусь в состоянии транса — лёгкого гипноза. Хочется встать, пройтись, прикоснуться к чему-то, чтобы убедиться, что я действительно здесь, в теле, в реальности. Но я словно вылетела из состояния «я здесь». Я не здесь — я где-то в другом измерении.
Это то же самое состояние, что и раньше, когда я впадала в затяжной мозговой поток — когда мысли носились с бешеной скоростью, а я переставала понимать, где нахожусь и что происходит. Полное непонимание, потеря ориентации, но в этом состоянии есть странный комфорт. Оно не воспринимается как проблема. Я просто в трансе. Это не активное мышление, а вырубленность в ум, как будто сознание отключено от тела.
Если в третьем уровне я сбегала в ум, чтобы спрятаться от других и обесценить их, то здесь — провал целиком, как будто я полностью перешла в другое пространство, в другую реальность. Физическая реальность теряет значение. Мне трудно воспринимать даже то, что я сижу на стуле, что я пишу. Всё становится неосязаемым. Возникает ощущение параллельного измерения — виртуальной комнаты, где можно жить, думать, создавать всё, что угодно, без привязки к физическому миру.
Это состояние — уход в иллюзорный, полностью ментальный мир. Здесь всё возможно, всё управляемо. Я создаю свои собственные законы, эмоции, события. Реальность превращается в далёкую картинку в голове, на которую я просто смотрю. Но парадокс в том, что ощущения реальности внутри этого состояния острее и живее, чем сама физическая реальность. Возникает перевёрнутое восприятие: то, что я воображаю, кажется настоящим, а то, что существует реально, — выдумкой.
В этом внутреннем мире есть иллюзия управляемости. Кажется, что я могу всё — думать, решать, создавать. Здесь нет ограничений, здесь безопасность. Это детское пространство мечты, где можно переживать, любить, фантазировать, не сталкиваясь с болью реальности. Зачем строить реальные отношения, если в мыслях можно создать идеальные? В воображении всё ярче, глубже, безопаснее. А реальный человек — с его сложностями, чувствами, несовершенством — становится ненужным.
В этой ментальной комнате всё подчинено идеализации. Я создаю идеальные образы людей, ситуаций, событий. Подруга становится «благородной леди», даже если на деле — обманщица. Факты, противоречащие идеальной картине, просто не доходят до меня или мгновенно интегрируются так, чтобы сохранить гармонию выдуманного мира. Это не случайный самообман, а устойчивый способ существования: взаимодействие не с людьми, а с их проекциями.
Здесь живёт убеждение, что думать о людях хорошо — безопасно. Мне выгодно оправдывать других, искать объяснения их поступкам, чтобы не разрушать свою иллюзию. Я создаю внутри себя наивный, детский мир, где все меня любят, никто не хочет причинить вред, а если кто-то злится — значит, завидует. Это пространство розовых пони, где добро побеждает, где нет конфронтации, где я — в безопасности, где меня не могут ранить.
Именно поэтому реальный мир воспринимается как нечто тягостное, ненужное, угрожающее. Всё, что не вписывается в мою ментальную реальность, вызывает раздражение, боль, желание подавить и быстро встроить в выдуманную картину. Так создаётся устойчивая структура изоляции — от чувств, от фактов, от живого взаимодействия.
ЦИ
Реальность тягостна. От неё нужно сбежать. Парадигма этого уровня — бегство из тягостной реальности в выдуманный мир. Бегство от любого проявления боли, ответственности, несовершенства. Уйти туда, где всё добро, где все любят, где можно объяснить даже зло как результат обстоятельств.
В этом состоянии реальность становится материалом для подгонки под идею. Если что-то не совпадает с иллюзией — нужно модифицировать себя или мир, чтобы совпадало. И если кто-то не любит — значит, просто не дотягивает, не способен оценить. Всё подчинено внутренней логике розового мира, где я защищена, где я управляю всем, где всё возможно — кроме настоящей жизни.

Уровень 6
Внутри головы — плотное пространство из обид. Всё пронизано позицией обиженки, которая стала уже не состоянием, а устойчивой идентичностью. Я стабильно занимаю эту позицию: любая ситуация, где кто-то нарушает мой иллюзорный «мир розовых пони», мгновенно вызывает обиду. Тот, кто не подтверждает мою идеализированную картину, становится источником боли. На таких людей я обижаюсь, дистанцируюсь, внутренне настраиваю других против них.
Обида здесь становится инструментом манипуляции. Я не просто чувствую обиду — я демонстрирую её, разыгрываю, использую как способ управлять ситуацией. Это форма воздействия на людей, направленная на то, чтобы заставить их чувствовать себя виноватыми, неправыми, обязанными. Через демонстрацию несчастности я добиваюсь сочувствия, внимания, участия. И главное — снимаю с себя всякую ответственность.
Чья бы ни была ошибка — в отношениях, в работе, в быту — она не моя. Если что-то пошло не так, виноваты другие: они не сделали вовремя, не заметили, не помогли, не проявили должной мягкости, не оценили, не были достаточно благодарными. Я всегда нахожу способ выставить себя пострадавшей, несчастной, несправедливо обиженной, а другого — виновным и ответственным. Эта структура работает безупречно, потому что она привычна и глубоко закреплена.
В этой позиции я полностью избегаю вины. Любая ситуация, где могла бы появиться ответственность, тут же трансформируется в обиду. Мне важно, чтобы другой почувствовал себя обязанным исправить, компенсировать, заслужить прощение. Я ничего не должна — ведь я жертва. Меня ранили, меня обидели, и теперь именно они должны стараться, извиняться, доказывать.
Эта форма манипуляции становится навязчивой, почти одержимой. Через обиду я либо вынуждаю других делать за меня, либо действовать так, как мне удобно. Я добиваюсь того, чтобы всё происходило по моим внутренним правилам: делай, как я хочу, делай за меня, подстройся под меня, отстань от меня, но сделай так, чтобы мне было комфортно. В конечном счёте, вся коммуникация превращается в игру, где я управляю другими, используя эмоциональную зависимость.
Обида становится инструментом власти — тонким, но очень эффективным. Внешне это выглядит как слабость, но внутри она даёт ощущение контроля. Мне не нужно брать ответственность, мне достаточно вызвать чувство вины у другого, чтобы он начал выполнять мои желания. И чем сильнее мой образ пострадавшей, тем больше власти я получаю.
ЦИ
Создать через обиду у других импульс долга — сделать так, чтобы другие должны были мне и за меня. Не только через обиду, но и через внешнюю «хорошесть»: оказание показной помощи, мелкие услуги, демонстративное участие, за которыми скрывается цель — поставить других в позицию зависимости. Сделать их должными, чтобы потом иметь моральное право требовать, управлять, обвинять. Это псевдо-доброта, превращённая в инструмент манипуляции, где обида становится главным рычагом власти над другими.

Уровень 7
Всё, что может хоть немного расширить моё пространство, изменить положение вещей или приблизить меня к движению — саботируется. Я сама создала внутреннее решение: саботировать всё, что ведёт к расширению. Это решение встроено глубоко, как автоматическая программа. Любое движение, способное вывести меня за пределы привычного состояния, воспринимается как угроза, а всё, что сужает, ограничивает, замыкает — наоборот, разрешено и даже приветствуется.
Я будто укрепляю вокруг себя панцирь, раковину, и чем плотнее она становится, тем спокойнее я себя чувствую. Эта раковина — мой комфорт, мой микромир, в котором никто не войдёт, никто не сможет взаимодействовать со мной. Я создала образ маленького рачка с хрупкой, но надёжной раковиной: беззащитного, но недосягаемого. Меня никто не тронет, если я останусь в своей скорлупе. Я не буду включаться ни во что, не буду действовать, не буду выходить в пространство жизни.
Это состояние воспринимается мною как безопасное и даже приятное. Любой звук, любое прикосновение извне вызывает болезненную реакцию, раздражение, желание отстраниться ещё сильнее. Я чувствую, что моя раковина пока не достаточно толстая, и поэтому стараюсь сделать её герметичнее, плотнее, непроницаемой. Отсюда рождается стремление окончательно изолироваться, спрятаться от всего, что может нарушить мой покой.
Я сознательно уменьшаю свои потребности, отказываюсь от желаний, учусь обходиться без всего. Стремлюсь достичь состояния, в котором мне ничего не нужно, чтобы не пришлось вылезать наружу. Ведь любое «надо» заставляет двигаться, выходить из раковины, взаимодействовать с миром, который я уже давно отвергла. Я делаю всё, чтобы не столкнуться с этим миром снова.
Всё это — уход в точку, в минимальное существование, где жизнь сводится к покою, к не-движению. И это воспринимается не как деградация, а как удовольствие. Забиться в свою раковину, остаться в тишине, в покое, в «кайфе» без движения — это и есть моя форма наслаждения. Но на самом деле это — смерть движению, смерть жизни, смерть участию. Не действовать, не чувствовать, не взаимодействовать — значит не существовать.
ЦИ
В солнечном сплетении — мощное сжатие, как удар, и внутренний крик: «Нет!» — не вылезать, не двигаться, не выходить из своей глубокой норы. Это телесное, почти физическое сопротивление жизни, категорический запрет на расширение. Всё тело, всё сознание удерживается этим внутренним приказом: остаться в трансе, не нарушать душевный комфорт, не шевелиться, не жить. И я, словно под гипнозом, всё глубже ухожу в этот уютный мрак, в тёплую неподвижность, где нет ни боли, ни риска, ни настоящего существования.

Уровень 8
Проваливаюсь в осадок. Всё вокруг словно мутнеет, теряет контуры, а внутри поднимается тоскливое, болезненное состояние. Грусть накатывает волной, за ней приходит отчаяние — без причины, без повода, просто как фон, который не зависит от внешних обстоятельств. Всё плохо само по себе. Я воспринимаю свою жизнь как неудавшуюся, как что-то, что так и не удалось довести до завершения, не удалось сделать устойчивым, безопасным, комфортным. Я не сумела создать то пространство, где можно было бы больше не страдать. И от этого особенно больно — больно от того, что не удалось избавиться от боли.
Я вылетаю из себя, буквально покидаю собственное присутствие. Раз за разом оказываюсь в состоянии «я не здесь». Мысли теряют смысл, становятся пустыми, беспредметными, как будто голова думает о «ничем». Это полноценное состояние отсутствия — я вынесла себя за пределы всего, выключилась. Но как только я возвращаюсь хотя бы частично, сталкиваюсь с новой волной боли: быть здесь, быть живой — больно. Возникает тотальное отторжение реальности, общее стремление не быть здесь.
Я уже не убегаю даже в виртуальные миры ума, не создаю новых фантазий — я просто стремлюсь исчезнуть. Всё, что строилось прежде — программы, убеждения, защиты — перестаёт работать. И это рождает отчаяние, потому что нет больше выхода. Или умирать, или… что-то ещё, но я не знаю, что. Это чувство предельной точки, низшего предела, знакомое по самым тёмным моментам жизни — когда существование становилось невыносимым, а умереть было страшно.
В такие моменты раньше я всегда находила «спасение» — пространство болезни, где можно было сбежать от необходимости жить, чувствовать, действовать. Болезнь становилась убежищем. Как и влюблённость — тоже способ уйти ниже, туда, где не нужно быть собой. В состоянии болезни или любви можно не отвечать за жизнь: можно быть больной, можно быть увлечённой, можно быть ведомой. И это казалось решением — спастись от осознания собственного поражения, от чувства тотальной неудачи, от столкновения с бессилием.
Каждый раз, когда я оказывалась в тупике, я сбегала в другой мир. Болезнь, любовь, новый бизнес, новая квартира — всё это были формы бегства. В этих новых пространствах я становилась другой: появлялась эйфория, ощущение, что всё можно начать заново, что теперь-то всё изменится. В каждом таком побеге была надежда, что кто-то поведёт, кто-то позаботится, кто-то обеспечит мне новую жизнь. Иногда это был партнёр, иногда врачи, иногда обстоятельства, иногда внешние события, создающие иллюзию нового начала.
Но суть цикла оставалась прежней: я сбегала вниз — в болезнь, в зависимость, в чужую ответственность. В браке это повторилось особенно остро: окружение стало невыносимым, и я сбежала — в болезнь, в бессилие, в смерть действия. Болезнь стала идеальным укрытием, возможностью перестать быть собой, перестать отвечать, полностью передать контроль кому-то другому.
ЦИ
Сбежать ниже. Это движение из точки «я не справилась» — вообще ни с чем. Полная драматизация, ощущение тотального провала. Отказ от всякой ответственности, переход под гарантированную чужую опеку. Это полный отказ от текущей себя, от всей созданной структуры личности. Переход на более низкий уровень, где можно больше не быть, не думать, не действовать.
После болезни я пережила этот переход буквально. Я вошла в больницу одним человеком, а вышла — другим. Внутри больницы цикл завершился: я дошла до нижней точки, прожила её, сбросила всё, что было. Но этот выход не стал возвращением к жизни. Он стал входом в новое, ещё более оторванное пространство — дальше от реальности, ближе к иллюзии, к эзотерике, к некритичности. Тогда я удивлялась, насколько глубоко ушла из мира, насколько отдалилась от настоящего. И только теперь становится ясно — именно там завершился мой восьмой уровень: точка полного ухода от себя и от реальности, точка фиксации в иллюзии, где жизнь уже почти не чувствуется.

Центральная точка
Усталость. Простая, физическая, но при этом глубоко пропитанная внутренним смыслом. Это не раздражение и не сопротивление, а тихое, нейтральное истощение. Хочется закончить, выдохнуть, выключиться. Возникает ощущение, будто я выполнила своё дело и теперь могу уйти, будто достигла точки завершения. Но за этим ощущением кроется не покой, а уход внимания — я не просто отдыхаю, я ухожу в усталость, как в способ исчезнуть из деятельности.
Когда я смотрю в усталость, она начинает расти, наполняться силой, превращаться в состояние, способное оправдать всё. Даже если есть что доделать, я замираю в этом чувстве, растворяюсь в нём. Я устала по жизни. Это состояние становится постоянным фоном, универсальной формой существования. Я всегда устала, всегда не хочу, всегда тяжело. Как будто главное — ничего не делать и при этом быть измотанной.
Эта позиция — внутренний процесс, не навязанный извне. Никто не заставляет меня, но я сама создаю себе усталость и использую её как оправдание. Это базовое состояние становится индульгенцией, дающей право не брать на себя лишнего. Раз я устала, значит, имею право не делать. Это внутренний билет на покой, узаконенный способ сузить коридор деятельности.
В глубине усталости скрыт страх — страх не справиться, страх не соответствовать, страх увидеть свою неспособность действовать на уровне, где я должна бы. Поэтому я прячусь за усталостью, перекрываю ею боль, связанную с ощущением собственной недееспособности. Я убеждаю себя, что отдохну — и всё сделаю, но это ложное обещание, данное самой себе для сохранения иллюзии контроля.
На самом деле усталость становится формой бегства — от страха, от ответственности, от боли несовершенства. Когда-то я поняла, что если не начну, то и не проиграю, и усталость стала спасением. Она защищает от боли поражения, от внутреннего ужаса «я не справлюсь».
Я не ставлю перед собой задач, потому что угроза не справиться вызывает сильнейшую боль — физическую, телесную, сжимающую грудь. Страх ошибки парализует. Взять ответственность и не справиться — невыносимо. Поэтому я ухожу в позицию «уставшей» и «не способной сейчас». Эта форма бегства выглядит безобидно, но внутри неё скрывается тот же механизм саморазрушения, что и в более низких состояниях: отказ действовать, чтобы не испытать боль поражения.
Каждая ошибка вызывает самоуничтожение. Любое воспоминание о том, где я не справилась, не сказала нужных слов, поступила «не так», возвращает боль и внутреннее самобичевание. Я застреваю в мыслях о прошлом, повторяю, как должна была сделать иначе, и этим вновь себя наказываю. Внутреннее решение — больше ничего не делать, чтобы не ошибаться. Лучше не начинать, чем снова пережить поражение.
Я создаю усталость, чтобы не видеть страха не справиться. Это способ избежать столкновения с собственной беспомощностью, перекрыть боль позора и вины. Усталость становится экраном, за которым прячется страх действия и страх жизни. Она оправдывает отказ от движения, делает бездействие «естественным».
На самом деле это — форма внутреннего поражения, превращённая в комфорт: я сама создаю усталость, чтобы не видеть, как глубоко боюсь действовать.
И так по каждой мелочи. Стоит только получить результат, который отличается от ожидаемого, — и сразу начинается внутренний распад. Ошибка, неточность, недосмотр — всё превращается в гвоздь, вбитый в череп. В основе этого — идея, что я обязана действовать безошибочно. Я должна была предусмотреть, продумать, сделать идеально. Я должна быть той самой «правильной девочкой», которая всегда знает, как нужно, и никогда не ошибается.
Всё существование оказывается подчинено парадигме безупречности. Любое отклонение от неё вызывает панику. Даже если внешне я сохраняю видимость спокойствия, внутри всё клокочет от страха быть «не такой». Каждая ошибка воспринимается как личное крушение, каждая мелочь становится поводом для самоуничтожения.
Я живу в режиме постоянного внутреннего экзамена, который никогда не заканчивается. И чем больше я стараюсь быть идеальной, тем сильнее включается паника, что я не справлюсь, что меня раскроют, что я не соответствую собственному стандарту. Тогда я саботирую любое движение, создаю новые игры, лишь бы не столкнуться с реальностью несовершенства.
Ожидание от себя предельное: сделать всё от «А» до «Я», без ошибок, без сбоев. При этом других я даже не оцениваю — с них не спрашиваю. Я требую только от себя. Я сама себе экзаменатор, судья и палач. С детства во мне закрепилась идея, что всё, что я делаю, должно быть безупречно, а любое отклонение — ошибка, за которую надо наказывать.
Любая ситуация, где результат не идеален, мгновенно запускает автоматическое самонаказание. Чем меньше результат совпадает с ожиданием, тем сильнее наказание. Если же я осознаю, что что-то было выше моих реальных способностей — я прощаю себя. Но если я могла бы и не смогла — всё, начинается внутренний разнос. Я прокручиваю детали, ищу, где недосмотрела, что сделала не так, и превращаю себя в мишень.
Перед каждым решением встаёт страх ошибки. Я предпочитаю не делать вовсе, если есть шанс ошибиться. Легко даются только те дела, где я уже уверена в результате, где нет пространства для провала. Всё новое, всё, где возможна ошибка, вызывает заранее отвращение и блок. Это не просто перфекционизм — это форма внутреннего паралича.
Моё бессознательное решение — наказать себя за любую ошибку и стать безупречным исполнителем. Стать безошибочным роботом, который действует идеально, точно, без колебаний. Я заставляю себя через боль идти к этому идеалу, и чем больше стараюсь, тем сильнее отдаляюсь от живого состояния. Боль глупости, боль человеческой ограниченности, боль признания, что я — не совершенна, становится невыносимой.
Я отказываюсь быть обычным человеком. Обычный человек может ошибаться, быть уставшим, невнимательным, ограниченным. А я не имею на это права. Я должна действовать идеально, достигать идеального результата, и именно с этим ожиданием вхожу в любую сессию, в любое дело. И если хоть где-то не вижу, не понимаю, путаюсь — начинается откат, саботаж, бегство, манипуляции.
Каждый раз я прихожу в боль оттого, что не провела всё идеально. И эта боль разрушает не процесс, а меня саму. В других сферах, где нет угрозы не справиться, я действую спокойно и результативно. Но стоит появиться ситуации, где возможна ошибка — включается привычная программа: сброс ответственности, игра, попытка переложить фокус, сделать виноватым другого.
Уже закрепилось знание, что идеально сделать я не могу, но сознание этого не удерживает — программа запускается автоматически. Я не идеальный работник, не идеальный человек, и от этого боль. Я пытаюсь затолкнуть всё это в бессознательное, скрыть, запечатать, но оно всё равно вырывается наружу, потому что я — живая. И как бы я ни старалась сделать из себя безупречного робота, в этом всегда останется боль того, что я не совершенна.

Название программы

Боль несовершенства. Боль осознания, что я могу ошибаться, что я не идеальна. Это внутренний узел, где соединяются страх, стыд и отказ от человечности. Программа безупречности стала заменой живому — попыткой не чувствовать боль ошибки через тотальный контроль. Но чем больше я контролирую, тем дальше ухожу от жизни, тем сильнее превращаюсь в собственную тень.

Общее резюме
Документ представляет собой детальный разбор структуры личности, основанной на хроническом избегании ответственности и фиксированной позиции инфантильности, маскированной под внешнюю зрелость и «ответственность». Автор описывает постепенное разворачивание внутренней программы, в которой жизненные реакции, эмоции, мотивации и действия подчинены одной задаче — сбросить с себя ответственность и оправдать собственную беспомощность.
Исследование построено поэтапно — через восемь уровней и Центральную точку. Каждый уровень раскрывает очередное проявление базовой программы, показывая, как сознание последовательно уходит от живого восприятия в автоматизмы, иллюзии и внутренний паралич.
Основные смысловые блоки:
Позиция инфантильности — фундаментальная точка документа. Человек, прикрываясь образом «взрослого», живёт из позиции ребёнка, который «ничего не должен» и ищет способы остаться безответственным. За внешней серьёзностью скрыта внутренняя капризность, отказ от включения и склонность к бесконечному повторению одного и того же цикла разрушения.
Уровни 1–3 — формируют начальные ступени этого цикла:
Уровень 1: внутреннее поражение, переживание беспомощности, поиск виноватых и перекладывание боли на других;
Уровень 2: паралич действия при взгляде извне, страх осуждения, стремление делать только в одиночестве;
Уровень 3: полное бегство в ум, создание ментальной мембраны, изоляция от реальности и людей.
Уровни 4–6 — демонстрируют постепенное углубление в инфантильный отказ от жизни:
Уровень 4: тотальное избегание взаимодействий и превращение других в неодушевлённые объекты;
Уровень 5: уход в параллельную, воображаемую реальность, где человек взаимодействует не с миром, а с проекциями;
Уровень 6: формирование позиции «обиженки» как устойчивой роли, превращение обиды в инструмент манипуляции и власти.
Уровень 7 — завершённое состояние изоляции: сознательный саботаж любого расширения, укрепление «раковины» комфорта, отказ от всех потребностей, стремление к неподвижности и не-жизни.
Уровень 8 — точка полного распада, где остаётся лишь отчаяние и желание исчезнуть. Здесь человек больше не ищет иллюзий — он стремится уйти «вниз», в болезнь, в зависимость, под чужую ответственность. Это состояние финального бегства из реальности и отказа от самого себя.
Центральная точка — фиксирует ядро всей структуры: усталость как форма внутреннего поражения, ставшая оправданием бездействия. Автор показывает, что за этой усталостью скрывается страх не справиться, страх ошибки и стремление сохранить иллюзию контроля, не включаясь в жизнь. В этой же точке раскрывается программа безупречности — тотальная установка «я должна действовать идеально». Она становится новой формой контроля и заменой живому процессу: попыткой избавиться от боли несовершенства через идеализацию и саморазрушение.
Итоговая идея:
Документ описывает целостную структуру сознания, в которой страх ответственности и страх несовершенства создают иллюзию «безопасного» существования — через усталость, обиду, контроль, болезнь и бегство. Но каждая из этих стратегий ведёт к всё более глубокому самоотчуждению, пока не остаётся лишь оболочка — человек, который больше не живёт, а поддерживает программу собственного отсутствия.
В финале формулируется ключевой вывод:
«Боль несовершенства — это отказ от человечности. Попытка стать безупречным уничтожает живое».
Через эту мысль весь текст сводится к осознанию главной программы личности — страха быть живым, ошибающимся и настоящим.